ПЕРЕОТКРЫТИЕ ФАКТОРОВ “РОССИИ”, “СИБИРИ” И “ЕВРАЗИИ” ФРАНЦУЗСКИМИ НОВЫМИ ПРАВЫМИ

ПЕРЕОТКРЫТИЕ ФАКТОРОВ “РОССИИ”, “СИБИРИ” И “ЕВРАЗИИ” ФРАНЦУЗСКИМИ НОВЫМИ ПРАВЫМИ  Как за последние 30 лет изменилось отношение Новых Правых к России? [Ответы Марку Люддерсу, Президенту SYNERGON-DEUTSCHLAND] В 1960-70-е гг. Россия почти не существовала для “Новых правых” (точнее – для объединений, движений и клубов, из которых выросло собственно то, что позднее назвали “Новыми правыми”). Все в западной части Европы считали, что раскол нашего континента продлится более ста лет. Никто не мог и предположить крах Советской системы. Амальрика сочли фантазёром, когда тот опубликовал свою известную пророческую книгу “Просуществует ли СССР до 1984 года? ”. Тогда думали, что это шутка. А всего через год началась перестройка! Россию в то время воспринимали как “Восток”, как носителя “восточного деспотизма” – как говорили Виттфогель (Wittvogel) и Тойнби (Toynbee) –, который и привёл её в нынешнее неустойчивое состояние по сравнению с якобы “либеральным” по своей сути Западом. Тогда католические круги развивались или в направлении христианского прогрессизма (пресной идеологической мешанины), или в направлении более агрессивного западничества, ведя тем самым к принятию американской опеки над Европой и Латинской Америкой – и в этом совершенно надуманном и пропагандистском сценарии Вашингтон играл роль “светской ветви” нового Ватикана, борющегося против Греко-Московской ереси. Тем самым католическая церковь следовала по проторенному пути борьбы против своего врага, под которым понимала материалистическое и светское олицетворение “Византийской ереси”. Это древнее разделение всё ещё существует: ведь не случайно Сэмюэль Хантингтон (Samuel Huntington) в своей книге “Столкновение цивилизаций” (Clash of Civilizations) опирается на разделение Европы на протестантско-католический “Запад” и православно-византийский “Восток”, несомненно, пытаясь эксплуатировать католические анти-византийские инстинкты в Европе для их мобилизации против возможного пробуждения России под знаменем соединения Православия и милитаризованного пост-коммунизма. Достоевский и Мёллер ван ден Брук В рамках собственно французских Новых Правых (Nouvelles Droites – ND) переоткрытие фактора “России” прошло ряд этапов, приведя к его позитивной оценке. В конце 1970-х гг. Ален де Бенуа (Alain de Benoist) прочитал неопубликованный перевод статьи, посвященной личности и трудам основателя немецкого идеологического движения Консервативной Революции – Артура Мёллера ван ден Брука (Arthur Moeller van den Bruk). Перевод был отредактирован немецким профессором по фамилии Швирскотт (Schwierskott), а сделан он был для лидера парижских Новых Правых (ND) одним активистом, который пожелал остаться в тени. Как известно, Мёллер ван ден Брук делал ставку на Германо-Советский альянс после Версаля, стремясь разрушить препятствия, чинимые Германии Клемансо (Clemenceau) и Вильсоном (Wilson). Обоснование этому он нашел в “Дневнике писателя” Достоевского, который он первым перевел на немецкий язык. Достоевский, анализируя побочные последствия Крымской войны (1853-56 гг.), показал общую враждебность Запада, воодушевляемого Англией, к России, которую те пытались заточить на северном побережье Чёрного моря. Идеология богатых стран, либерализм, был ничем иным, как опасной подрывной деятельностью против стран ещё развивающихся, или же тех, течение чьей история испытывает отлив (Мёллер ван ден Брук проводил прямую параллель с Веймарской Германией). Статья Швирскотта, представленная парижским Новым Правым (ND) благодаря анонимному (по веским причинам) переводчику, открыла аудитории Новых Правых (ND) огромный потенциал Евро-Российского или Евро-Сибирского, как позднее назовёт его Гийом Фэй (Guillaume Faye), тандема, который можно сформировать вне или по ту сторону советско-коммунистической идеологии. Оставаясь верным наследию Консервативной Революции, ссылаясь на одного из её отцов-основателей, можно оправдать – не боясь обвинёний в предательстве – необходимость договора, который должен был быть не просто Германо-Советским, но Евро-Советским. Со своей стороны, Армин Молер (Armin Mohler) в двух своих портретных эссе для журнала “Критикон” (Criticon) вкратце описывает суть идей и судьбу Эрнста Никиша (Ernst Niekisch), бывшего коммуниста и члена правительства Баварской Советской Республики, ещё одного сторонника Германо-Советского тандема, и Карла Хаусхофера (Karl Haushofer), известного своим проектом “континентального блока”, союза между Германией, Италией, СССР и Японией. Тройное влияние Мёллера ван ден Брука, Никиша и Хаусхофера стимулировало Новых Правых (ND) к пересмотру своих изначальных позиций, которые были ориентированы на Запад (WACL; участие в давлении на группу Буржина (Bourgine) и т.д.) – как, собственно, и любое другое мировоззрение, которое верно или неверно относили к “правым” во Франции времен Помпиду (Pompidou) и Жискара Дестена (Giscard d’Estaing). Разрыв с американизмом: от Пномпеня (1966) до журнала “Нувель Эколь” (1975) Этот разрыв произошёл в 1975 году – с очень насыщенным выпуском журнала “Нувель Эколь” (Nouvelle école), создание которого вдохновил Джорджо Локки (Giorgio Locchi), он же Ханс-Юрген Нигрá (Hans-Jürgen Nigra). Номер был целиком посвящён жесткой критике американизма (немецкому варианту такой критики положила начало книга “Неудавшееся дитя Европы” (Europas mißratenes Kind) в серии издательства “Хербиг” (Herbig) в Монако). Этот итальянско-французский критицизм выступал на фоне пост-голлистского голлизма (генерал де Голль умер в 1970 году), когда некоторые французские сообщества пытались сохранять французский стиль политики неприсоединения, следуя известной Пномпеньской речи 1966 года, в которой Шарль де Голль пытался представить Францию в качестве лидера неприсоединившихся стран перед лицом империалистической двойной монополии Вашингтон-Москва. Де Голля вдохновляло стремление к освобождению от Соединённых Штатов. Реально это было невозможно, пока не подверглись атаке общие принципы анти-советской (и скрыто анти-русской) пропаганды, и не восстановилась практика двусторонних отношений между независимыми государствами (а не между блоками), к чему стремилась советская дипломатия от Сталина до Брежнева. Более того, это стремление к свободе сопровождалось и стремлением освободить Францию (вместе с остальной Европой) от американской культурной доминации, навязанной с 1948 года французскому правительству Леона Блена (Léon Blum) в обмен на деньги плана Маршалла, которые были необходимы для восстановления страны после Второй мировой войны. Слишком часто забывают, что для получения денег по этому плану Франции пришлось принять американский диктат, который навязывал высокий процент американских фильмов во французских кинотеатрах. Культурная война и Европа-колония В те же годы профессор Анри Гобар (Henri Gobard), лингвист и исследователь Ницше, опубликовал в издательском доме Новых Правых (ND) “Коперник” (Copernic) небольшую яростную и едкую книгу-манифест о “США-ции” под названием “Культурная Война. Логика катастрофы” (La guerre culturelle. Logique du désastre, 1979). В ней Гобар осуждает гниение и разложение культуры под натиском экономизма и американизма. Этот процесс и был культурной войной: “Культурная война идёт в головах, она парализует, а не убивает, она завоевывает через разложение и обогащается на этом разложении культур и народов”. Инструментом этого разложения является американский культурно-информационный мусор, который наводнил европейский рынок развлечений, совершенно гася проявления местных культур. Следующий год ознаменовался обращением к борьбе “энархиста” Жака Тибо (Jaques Thibau). В своей книге “Франция, превращенная в колонию” (La France colonisée, Flammarion, 1980) он утверждает, что культурная война породила у европейцев миф об Америке как “острие” современности, обесценивая, тем самым, все другие культуры – как архаичные и близкие к неизбежному и заслуженному исчезновению. В этом контексте американофилы развивают комплекс “покорённых”, которые стараются избавиться от побрякушек своих предков. Давлением Голливуда и Диснейленда было покорено само воображение французов (и всех прочих европейцев, африканцев, азиатов), а на суровом плане борьбы за передовые технологии США взращивают зависимость своих союзников, подключая первые компьютеры их сетей, накладывая свои руки даже на признаки будущих средств коммуникаций, извлекая выгоду из ограниченных бюджетов научных разработок Европы. Тибо приходит к выводу: “Европа, Франция, и всё та же война!” – война против сторонников независимости. Он призывает Европу к твёрдости перед лицом Америки, стремящейся удержать континент в подчинении. Тибо одобрял франко-германский союз (возрождение тандема де Голль-Аденауэр), сердце будущей независимой Европы, которая начнёт “восточную политику” (Ostpolitik), то есть переговоры с СССР и другими государствам социалистического блока, что, в конце концов, привело бы к европейскому нейтралитету в войне между блоками. Тибо был близок к французскому министру иностранных дел Мишелю Жоберу (Michel Jobert), который позже напишет введение к книге Гийома Фэя “Новая речь к европейской нации” (Nouveau Discours à la Nation européenne, 1985). Увы, моральная слабость и недальновидность европейских политиков разрушили этот проект. Французские Новые Правые (ND) 1970-х гг. – настоящая “плавильная печь” самых разных идей, которые после 1968 года находились под огнём критики; но уже тогда в их идеологии можно заметить смещение. Дело в том, что многие представители как либерального, так и националистического крыла правых, враждебно относящиеся к де Голлю и потрясённые ужасами ОАС в Алжире, пришли к американизму, вестернизации и одобрительно смотрели на союз с Америкой по причине выхода де Голля из НАТО. В отличие от них, фракция сторонников независимости Европы (европеизма), среди которых были круги предшественников Новых Правых (ND), наоборот, приблизились к политическим идеалам де Голля (но не к историческому и политическому голлизму, к которому по-прежнему испытывали отвращение) – ведь де Голль в 60-х гг. противостоял США, главенствующей силе в Западной Европе. Этот европеизм, несомненно, является фундаментальным ядром Новых Правых (ND), так как даже в своём нынешнем аморфном состоянии они не присоединились ни к национализму Ле Пена (Le Pain) в 80-х и 90-х годах (“бегство в национальный бункер”, по словам де Бенуа), ни к новому фанатизму “самостийности” (“sovereignism”) последующих пяти лет (который очень часто обращается к де Голлю), представленному такими фигурами, как Режи Дебрэ (Régis Debray), Шевенман (Chevènement), Куто (Coûteau), Галуа (Gallois), Сеген (Seguin), Паска (Pasqua), частично де Вийер (De Villiers), и другие. Отметим, что точка зрения де Бенуа, когда-то близкого к анти-голлистскому окружению ОАС 60-х гг., сместилась в сторону неоголлизма под несомненным влиянием Молера, сторонника франко-германского объединения (Аденауэр-де Голль, 1963), чьей конечной целью был выход из бинарной логики Ялты (“Взгляд справа. Сборник материалов Чикагской конференции по голлизму” – “Von rechts gesehen. Chicagoer Konferenzpapier über den Gaullismus”). Небольшое замечание: нонконформистские немцы должны чётко представлять себе, что анти-западная неоголлистская и анти-американская позиция де Бенуа на протяжении всей его деятельности выросла из трудов Молера. Без влияния Молера, чьи предложения ясны как день, де Бенуа продолжал бы своё брюзжание в духе правого западничества, смеси бравого ковбоя Джона Уэйна (John Wayne) и французского консервативного национал-либерализма Четвёртой Республики или под Буржинским соусом. Следует также сказать, что де Бенуа не так уж развил и продвинул проекты Молера в международной политике: его (де Бенуа) панический страх перед историей не даёт ему сформулировать хорошо обоснованную и последовательную геополитическую теорию. Янов, критик советских неославофильских “новых правых” Возвращаясь к теме России, давайте вспомним о большом вкладе Вольфганга Штраусса (Wolfgang Strauss) в расцвет русофилии Новых Правых (ND). В своей статье 1978 года в журнале “Критикон” (Criticon), посвящённой возрождению неославянофильства в русской литературе и кинематографе второй половины 70-х гг. (Белов, Распутин и др.), он, внимательно следя за российскими идеологическими движениями, обращает внимание читателя на труды Янова, либерального диссидента, эмигрировавшего в Калифорнию. Янов, враждебно относясь к неославянофилам, говорит, что русские интеллектуалы разделены не на два лагеря (сторонников режима и диссидентов), а, напротив, национализм и великорусская славянофилия присутствует и в режиме, и в диссидентстве, а рационалистическое западничество (будь то марксистское или либеральное) точно также имеет место и среди сторонников режима, и среди диссидентов. В СССР того времени наблюдаются четыре тенденции: прорежимные славянофилы, прорежимные западники-марксисты, либерально-западнические диссиденты и славянофилы и националистические диссиденты. Я сделал реферат статьи Штраусса для бельгийского журнала “За Европейское возрождение” (Pour une renaissance européenne), издававшегося Жоржом Юпеном (Georges Hupin), председателем ГРЕСЕ-Бельгия, и наша исследовательская группа тут же заказала полдюжины экземпляров книги Янова, чтобы самим ознакомиться с разнообразными аспектами русской мысли – от славянофилов XIX века до неославянофилов брежневской эры. Позднее де Бенуа, который связался со мной сразу после выхода моего большого реферата статьи Штраусса, представил работу Янова на страницах журнала “Фигаро-Магазин” (Figaro-Magazine). Нашей целью было, как вы понимаете, примирение прорежимных и диссидентских славянофилов между собой перед лицом западников из всех лагерей, для формирования в России враждебного отношения к культурному, экономическому и военному господству США. Для нашей небольшой группы в Брюсселе самым важным было защитить русскую идентичность и верность геополитическим интересам царской и советской России в Центральной Азии и на Кавказе, в Сибири и на китайской границе, вне велико-европейской, или евро-сибирской, общности. Ален де Бенуа и после своей статьи о работе Янова в журнале “Фигаро-Магазин” и досье о вечной России (несмотря на коммунизм) во французском журнале “Элементы” (Eléments) так и не занял чёткой позиции по этому вопросу. Без сомнения, это произошло вследствие того, что русская история, как и всякая другая великая историческая тема, ему неинтересна. Этот интеллектуальный недостаток и объясняет враждебность де Бенуа и его заместителя Шарля Шампетье (Charle Champetier) к блестящим геополитическим идеям молодых авторов вроде Александра Дель Валле (Alexandre Del Valle), который даёт свой, очень живой, но твёрдый и последовательный ответ Европы на американские проекты Збигнева Бжезинского, изложенные в его книге “Великая шахматная доска” (The Grand Chessboard, 1996). Этот смелый переход нашего альтернативного мира интеллектуалов к планетарной Realpolitik и послужил причиной упорной ненависти к Дель Валле со стороны тандема Бенуа-Шампетье, которые упрямо хотят превратить Новых Правых (ND) в милый клуб по интересам, состоящий из социологов-любителей, со смешным снобизмом жонглирующих пустыми, дутыми и мало адекватными концепциями. Антиамериканизм де Бенуа и те немногие следы русофилии, которые можно обнаружить в его статьях, исходят не из Realpolitik, а из онанистического и обветшавшего эстетства. Какое бессилие мысли! Какой грустный эпилог! 1981: прусская выставка в Берлине Проведённая в 1981 году в рамках Новых Правых (ND) “Берлинская выставка прусской истории” сыграла немалую роль в смещении базовой геополитики движения в сторону русофилии. Работы Петера Брандта (Peter Brandt) (сына Вилли Брандта), Вольфганага Фенора (Wolfgang Venohr), Бернта Энгельмана (Bernt Engelmann), Кристиана фон Крокова (Christian von Krokow) и Себастьяна Хаффнера (Sebastian Haffner) помогли значительной части немецкой публики осознать судьбу, связывающую Германию и Россию. Схожим образом в националистическом лагере труды Густава Зихельшмидта (Gustav Sichelscmidt), Вольфганга Штраусса, Эрнста фон Заломона (Ernst von Salomon), Бертольда Мака (Bertold Maack), Гельмута Дивальда (Helmut Diwald) и Иоахима Фернау (Joachim Fernau) уничтожили последние проамериканские настроения. Богатство литературы о Пруссии поразило, в первую очередь, де Бенуа, а затем и товарищей, более или менее близких к французским Новым Правым (ND). Как-то вдруг они вспомнили и дружбу Вольтера с Фридрихом II (о чём прекрасно рассказали Хаффнер и Фенор). На более фундаментальном уровне, выйдя за пределы эстетского любования прусским классическим искусством Гилли (Gilly), Шинкеля (Schinkel), фон Кленце (von Klenze) или поражающим военным искусством прусских офицеров, французские Новые Правые (ND), пусть через 100 лет, но осознали, вслед за французскими стратегами и дипломатами после 1870 года, что стратегическая глубина прусско-русского союза делает европейскую крепость непобедимой. Вопреки сторонникам французского “реваншизма” между 1871 и 1919 гг., некоторые представители французских Новых Правых (ND), весьма подкованные в геополитике, подразумевали (в качестве радикального способа достижения независимости Европы) присоединение территориальной массы Шестигранника (Hexagon) и французских сил быстрого ядерного развёртывания (force de frappe) к этому потенциальному блоку, на который намекнула берлинская выставка о Пруссии; затем этот блок простёрся бы от Атлантики до Тихого Океана. После берлинской выставки Германию поразила мода на “национал-нейтрализм” – внушительный ряд сценариев был разработан участниками всех идеологических движений с целью выйти из тупика ялтинского двухполюсного мира и раздела Германии. Каждый из этих сценариев должен, очевидно, учитывать один важный исторический факт: предложение Сталина в 1952 году, предусматривающее объединение Германии в обмен на её нейтралитет, что в какой-то степени восстановило бы бисмарковский “мягкий нейтралитет” в конфликтах России и Запада (Крымская война). Немецкие дискуссии перед перестройкой заставили нас перечитать договоры, исследовать их происхождение и прекратить мыслить в политике в терминах идеологий. В середине дебатов об установке ракет и полезности НАТО (“бомбе замедленного действия”, как сказал Альфред Мехтершаймер (Alfred Mechterscheimer) в те дни) я опубликовал подборку материалов, досье в журнале “Ориентации” (Orientations, №2, 1982) и произнёс приветственную речь на конференции сотрудников ГРЕСЕ в “Гераклитовском кружке” (Cercle Héraclite) в Париже. В 1986 году, по случаю ежегодного собрания этой ассоциации Новых Правых (ND), я перечислил и обсудил все проекты нейтралитета (за исключением полного разоружения) на европейском уровне. Как бы то ни было, эта столь важная и критическая тема обсуждалась в рамках французских Новых Правых (ND) лишь поверхностно – в отличие от того, что происходило в это время в Германии, особенно на страницах журнала “Мы сами” (Wir Selbst) Зигфрида Бублиса (Siegfried Bublies). Я же никогда не прекращал исследования в этом направлении. Поездка в Москву В конце марта – начале апреля 1992 года, благодаря приглашению Александра Дугина, я оказался в Москве рядом с де Бенуа на пресс-конференции для российских журналистов. Там я вынужден был обратить внимание, что лидер французских Новых Правых (ND) систематически пропускал все вопросы, относящиеся к европейской дипломатической истории, подоплёке Крымской войны и т.д., хотя эти вопросы вызывали не просто интерес, а настоящую страсть русской аудитории. Один из редакторов журнала “Наш Современник” пытался выяснить позицию западноевропейских Новых Правых на вечный балканский вопрос после разыгравшегося в 1991-92 гг. насилия в Словении и Хорватии. Разумный ответ должен был включать в себя перечисление условий разнообразных договоров, устанавливавших в недавнем прошлом хрупкое равновесие на Балканах и Дунае, как то – договор в Сан-Стефане 1878 года, Берлинский договор того же года, Версальский договор, соглашение между Венгрией и Румынией, соглашения о навигации по Дунаю, с участием или неучастием России/СССР и т.д. Наши русские собеседники пытались обратить наш взгляд в историю, хотели мы того или нет, и не ждали от нас какого-то чудесного рецепта а-ля западные СМИ – набор готовых идей, не решающих ни одну проблему. Только благодаря моему постоянному и внимательному чтению журнала “Вопросы Восточно-европейской истории” (Forschungen zur osteuropäischen Geschichte), издающегося в Висбадене Отто Харрасовицем (Otto Harrasowitz), я смог принять участие в этом обсуждении. Ален де Бенуа же был явно не готов. В голове этого человека множество идей, пусть прекрасных, но совершенно бесплотных. История ему неинтересна. Отсюда его паника, когда через год в результате знаменитого парижского дела “красно-коричневых” он стал главной мишенью полудюжины придурочных журналистов, ищущих сенсации. По-моему, всё дело было не в идеологии (будь она красная, коричневая, зелёная, голубая или жёлтая), а в пересмотре европейской истории с помощью внимательного прочтения договоров, определивших её путь; и всё это в то время, когда Европа действительно могла сделать решительный, качественный скачок. Хотя война в Персидском заливе в январе-феврале 1991 года с ясностью показала геополитическую слепоту Европы и её покорность США. Когда я, вместе с Михелем Шнайдером (Michel Schneider), Кристианом Пигасе (Christain Pigacé), Рамоном Блан-Коленом (Ramon Blanc-Colin), Жаком Марло (Jacques Marlaud) и другими, попытался ответить на этот американский геополитический вызов на страницах журнала “Национализм и республика” (Nationalisme et République), Ален де Бенуа не нашёл ничего более умного, чем начать клеветническую и злобную кампанию против этого нового голоса прессы. Я не ответил на выпады де Бенуа, а Жак Марло капитулировал и принял всю чушь, которую тот распространял, за чистую монету. На самом деле причинами этих действий лидера ГРЕСЕ была чистая коммерция: “Национализм и республика” был конкурентом его собственных журналов! Обобщая, скажем, что фактор России был введён в оборот французскими Новыми Правыми (ND) в самом начале переоткрытия Мёллера ван ден Брука и, соответственно, идей, изложенных Достоевским в его “Дневнике писателя”; впоследствии, на уровне Realpolitik – которая, к сожалению, так и не получила методологической переоценки со стороны лидера парижских Новых Правых (ND), как и в случае с Молером, – переоценка “русского” фактора была адекватным ответом на удушающую американскую опеку, одним из аспектов которой является культурная война. Русофилия, вдохновлённая Мёллером Ван ден Бруком и Достоевским, позволила остаться в границах консервативно-революционной мысли, избежать впадения в псевдомарксистский оппортунизм (как некоторые аспекты “левого голлизма”) и ответить на американский вызов погружением в действительную и трагическую историю Европы и России.