АМЕРИКА?

АМЕРИКА?
ВЫСТУПЛЕНИЕ НА XXV ФЕДЕРАЛЬНОМ КОЛЛОКВИУМЕ ГРЕСЕ В ПАРИЖЕ 24 НОЯБРЯ 1991 ГОДА Неустанно указывая на Америку, как на врага, называя США абсолютным антиидеалом, мы вызываем насмешки у благонамеренных граждан, которые вчера ещё были маоистами, а сегодня устраивают застольные дикуссии в клубах Ротари; мы шокируем реакционных защитников Запада, которые именно по той причине, что центром его стала Америка, не строят больше кафедральные соборы, а качаются в трансе, вызванном передозировкой наркотиков; в глазах же простых людей мы представляемся параноиками, одержимыми одной идеей-фикс. Моя цель сегодня – напомнить этим благомыслящим гражданам, реакционерам и простым людям некоторые исторические истины, искусно затушёвываемые, умышленно предаваемые забвению и больше не обсуждаемые, потому что Америка, которую выдают за образцовое общество, в своих политических проектах, которые она варганит для мира, является для нас постоянной опасностью. Она непрерывно делает реальностью то, чего мы не хотим, что радикально противоположно нашим глубоким историческим чаяниям, нашей памяти. Будучи основанной религиозными диссидентами, которые одновременно были "ужасными упростителями" и хотели создать за океаном "идеальное и чистое общество", общество, которое окончательно отбросило "зло" истории, равно как и учреждения, унаследованные от прошлого, Америка стала пространством, на котором в экспериментальном порядке вводились новшества ради новшеств и где осуществилась цель истории, где история прибыла на свою конечную станцию, как написал Френсис Фукуяма в 1989 году, когда ещё не пала Берлинская стена и Центральная и Восточная Европа ещё не превратилась в кипящий котёл. Конечно, я не собираюсь оспаривать право американцев основывать "чистые общества" и считать, что история должна однажды закончиться. Они имеют полное право верить во всё, что хотят, и производить любые эксперименты, навеянные их фантазиями, от квакерских общин до калифорнийской экотопии, от основания Солт Лейк Сити, столицы мормонов, до кружков движения "Нью Эйдж", разросшегося за последние 15 лет. Но пусть они это делают на своей территории и только на ней. Я отказываю им в праве экспортировать их мании под гром орудий или с применением тактики ковровых бомбардировок. Будем уважать волю Джеймса Монро В этом смысле я уважаю волю первого президента США Джорджа Вашингтона, который настоятельно рекомендовал своим соотечественникам не вмешиваться в европейские конфликты. Следуя этой же линии, которую поддерживаем и мы, президент Монро и его госсекретарь Джон Квинси Адамс провозгласили в 1823 году мудрый принцип: каждый континент должен обрести в себе самом силы установить порядок, обеспечить внутреннюю стабильность. Вашингтон, Монро и Адамс мыслили категориями континентов: Америка для американцев, Европа для европейцев. У них не было имперской, всемирной логики, носителями которой в ту эпоху были британцы. Они хотели контролировать повсюду в мире свои "зоны интересов", всё чаще вмешиваясь по всем азимутам и ослабляя тем самым финансы метрополий. В своём апогее Британская империя именно из-за своей разбросанности по четырём концам света уже проявляла признаки слабости. Владея Индией, восточной половиной Африки, Канадой и Австралией, Британская империя страдала от имперского перенапряжения. Но под влиянием Морской лиги адмирала Мэхена континентальные, изоляционистские принципы, сформулированные Монро, были забыты. Америка сделала ставку на превращение в морскую державу, талассократию, полагая, что сможет без проблем прибрать к рукам наследство уставшей Англии. Согласно Мэхену, идеи которого повлияли на обоих Рузвельтов, Вильгельма II, адмирала Того и Черчилля, ключ к талоссократии заключён в биноме война-торговля. Американская торговля была готова охватить все страны, но её следовало подкрепить достаточно мощным флотом, способным вмешиваться повсюду. До Мэхена американский флот был слаб, и для президентов США приоритетным было внутреннее развитие страны. После Мэхена строительство флота, создание военного аппарата, инструментов, которые должны были Обеспечить американское господство, стали приоритетными по отношению к внутренней организации страны. История повторилась: США стали главной мировой державой, но за счёт катастрофической дезорганизации структуры общества. Мы к этому ещё вернёмся, потому что эта дезорганизация - главная из опасностей, исходящих от Америки сегодня. Превращение войн в мировые Строительство военного флота столь же мощного, как английский, в сочетании с политикой капиталовложений в Латинской Америке и других местах были двумя важными решениями, знаменовавшими собой отход от доктрины Монро, изоляционистской по своей сути. Это означало: 1) что США отказываются от автаркии при организации западного полушария, Нового Света; 2) что их военная и торговая мощь стала агрессивной и что США унаследовали британский "универсализм" XIX века; 3) что военная и торговая экспансия приобретает большее значение, чем внутренняя организация американской территории и её населения. Это изменение политической стратегии имело своим следствием превращение войн в миро вые, они больше не ограничивались более или менее узкими пределами континентов. Объявление Вильсоном войны Германии и Австро-Венгрии было первым отклонением от доктрин Монро. В ход пошла новая дипломатия, наступательная и агрессивная. США перенесла в разрушенную после 1918 года Европу свою дипломатию доллара, которую они применяли в Латинской Америке с 1898 года. Американские капиталовложения, защищённые флотом, не ограничивались больше одним западным полушарием, а направлялись в Германию, в Иран, в Китай. После захвата Гавайских островов, Гуама и Филиппины, ключевых позиций на Тихом океане, отобранных у умирающей Испании, американская военная и торговая экспансия стала распространяться на Азию с целью господства на китайском рынке. Это стремление утвердиться на Дальнем Востоке должно было рано или поздно спровоцировать конфликт с Японией. Чтобы морально оправдать свою внешнюю экспансию, США одновременно с отходом от доктрины Монро вполне логично уничтожили классическое международное право, заменив его "правами человека", принципы которых провозглашали только США и они же решали вопрос об их применении. В навязывании этого нового права, "нового мирового порядка", о котором так много говорили после войны в Персидском заливе, и заключается планетарная опасность, воплощённая в США. Международное право в классической европейской редакции чётко различало войну и мир. Война в этом толковании не была священной войной наподобие тех, что опустошали Европу во времена религиозных войн, а формальной войной, как определил её в "Международном праве" Эмер де Ваттель в 1758 г. Война была, с этой точки зрения, продолжением политики: противники стремились удержаться в определённых рамках, рассматривая врага как "честного соперника", с которым были готовы начать диалог в случае прекращения враждебных действий. Пост-классическое же международное право по-американски, по-пуритански, означает мировую, планетарную войну, в которой противостоят абсолютные враги: в одних воплощено абсолютное Добро, в других, с которыми никогда не может быть никаких соглашений, которых нужно безжалостно истреблять, воплощено, разумеется, абсолютное Зло, это "враги рода человеческого". Морализаторские речи деятелей Французской революции, а позже сторонников вмешательства, объединившихся вокруг Вильсона, привели к самым страшным бойням, какие когда-либо знала история, привели к мировой гражданской войне, потому что каждый знал отныне, что, если его противником является Америка, то, даже если он действовал из добрых побуждений, он не может больше ждать пощады, он останется парией до скончания времён, если восторжествует Вашингтон... или (сегодня такая перспектива просматривается) до конца США, если американское общество рухнет под тяжестью своих долгов. Принцип Лиги Наций Эра пост-классического международного права началась в Версале. Когда была создана Лига наций, она запретила войну, запретила народам решать свои споры военными средствами. Этот принцип может показаться вполне моральным и достойным всеобщего применения, но в действительности он заключает в себе ужасную опасность превращения войн в мировые. В самом деле: согласно самим принципам Лиги наций, которые унаследовала ООН, любое государство, являющееся её членом, если оно начинает войну без согласия с ассамблей государств-членов или раньше, чем через три месяца после провала мирных переговоров, совершает "акт войны" против всех государств-членов. Последние, если буквально понимать правила Лиги наций, должны в этом случае экономически бойкотировать воинственного агрессора, а в случае неудачи бойкота развернуть против него карательные военные операции. Это международное право запрещает нейтралитет. Никто больше не имеет права оставаться нейтральным, держаться в стороне от конфликта между третьими странами. Право на нейтралитет было одним из основных принципов классического международного права; нейтралитет позволял воюющим и невоюющим странам, гражданскому населению, иметь убежище, пользоваться "внешними лёгкими" в случае конфликта; нейтральные страны могли протянуть руку помощи, лечить раненых, принять беженцев, предоставить убежище побеждённым или предложить свои услуги для переговоров. Теперь же любая форма нейтралитета попадает под подозрение в сообщничестве с абсолютным врагом. Все, кто пытается смягчить остроту конфликта, подозреваются в пакте с Дьяволом. Хуже того, после Версаля, как и после Ялты эти якобы моральные принципы позволили победителям заморозить конфликты, сохранить к своей выгоде статус-кво во имя принципа: Договоры следует соблюдать. В соответствии с постклассическим международным правом возник замороженный статус-кво, выгодный только победителям, а именно пяти державам - постоянным членам Совета Безопасности ООН. Другие, "менее равные", подчинённые, побеждённые, сателлиты вынуждены удовлетворяться иногда приемлемым, но часто неприемлемым статус-кво. "Формальная война" не может больше служить регулятором с ограниченными целями, народы стали пленниками паутины "международного права" и вынуждены либо гибнуть, будучи замурованными в удушающий их статус-кво, либо выжидать, пока они станут достаточно сильными для того чтобы попытаться вырваться из него. Достаточно вспомнить недавний пример Ирака, удушенного долгами Кувейту, за счёт которых он восемь лет воевал с Ираном и думал, что стал достаточно сильным для того, чтобы бросить вызов уставу ООН. С выходом США на европейскую сцену, с победой в Вашингтоне принципов вмешательства по всем направлениям, с провозглашением принципа Вильсона, с внедрением американского капитала в европейскую этническую структуру американские политики стали думать, что история закончилась в 1918 году, в день заключения перемирия. А поскольку история закончилась, по их мнению, она и не должна больше пытаться продолжиться. По этой причине в новое международное право был введем термин "война-казнь": упорное государство, которое оспаривает статус-кво и хочет добавить к истории ещё какие-то события, должно стать отверженным, члены международного сообщества должны порвать с ним все торговые и финансовые отношения, даже в ущерб самым элементарным собственным интересам; с выходами из этого государства не должно быть никаких отношений. Мы видели, какая истерика была поднята вокруг Ирака. Я сам пострадал от неё: когда я согласился на дебаты с д-ром Заидом Хайдаром, послом республики Ирак в Брюсселе, не для того, чтобы поддержать политику его страны, а для того, чтобы сказать в более умеренных выражениях, чем Ян Адриенсенс, бывший министр иностранных дел Бельгии, что я не согласен с американской концепцией "абсолютного врага", и что Ближний Восток – арабский регион, где порядки должны устанавливаться арабами и для арабов. Я просил у д-ра Заида Хайдара, вместе со многими журналистами и дипломатами, освободить бельгийских заложников, что и было сделано благодаря его личному вмешательству, за что я его поблагодарил. Через три дня один журналист, защитник самых нелепых дел, оскорбил меня в своём грязном листке во имя своего пост-классического "гуманизма", жертвой которого через несколько месяцев стали 100-150 тысяч невинных людей, причём погибли также самые ценные в мире собрания клинописных текстов. Самое древнее наследие человечества было уничтожено в начале 1991 года во имя пуританской морали. Люди доброй воли обсуждали с послом вопрос, как избавить невинных людей от бедствий конфликта, которого они не хотели: за это они подверглись оскорблениям со стороны "защитников свободы слова", разумеется, поддержавших США, державу, устроившую эту ничем не оправданную бойню, и совершившую акт неслыханного вандализма, который все археологи будут оплакивать до конца времён. Доктрина Стимсона Для миссионерского духа пуритан войны это не конфликты, не продолжение политики иными средствами, а репрессии, карательные экспедиции, меры, принимаемые с целью искоренения варварства. В период между двумя мировыми войнами этот новый вариант постклассического международного права был отработан Френком Келлогом, Корделом Хэллом и Генри Стимсоном. Доктрина Стимсона, имевшая целью оправдать американское вмешательство на Дальнем Востоке, была впервые представлена мировому общественному мнению в ноте, направленной 7 января 1932 года правительствам Японии и Китая. Эта нота объявляла, что США не согласятся ни с каким изменением границ, если это будет результатом вооружённого конфликта. Поскольку, по мнению руководителей США, история закончилась, существующие границы и статус-кво справедливы и никоем образом не могут быть изменены. Плоды применения этого "консервативного" принципа, цель которого – помешать возникновению любых синергий, мы видели не только во время войны в Персидском заливе, но и в истории со странами Прибалтики, и в югославской трагедии. Ираку было запрещено регулировать свои региональные и пограничные разногласия с Кувейтом. Американская позиция в отношении стран Прибалтики была тем более смешной, что США никогда не признавали аннексию трех прибалтийских республик Сталиным, и тем не менее они не признали и их декларации независимости, потому что нарушали статус-кво, установившийся после 1940 года. Колебания западных стран в отношении признания Словении, Хорватии и Македонии проистекали от той же некритической приверженности к доктрине Стимсона. Но Югославия была федеративным государством с довольно рыхлой структурой, что позволяло, по меньшей мере теоретически, различным её частям по-своему решать свою судьбу, не ставя под сомнение внутренние границы, установленные лично Тито. Американцы и их европейские ученики не понимали этих тонкостей. Корделл Хэлл, которого Рузвельт назначил государственным секретарём в 1933 году, ввёл в дипломатическую практику новый метод: с помощью коммерческой статистики можно точно рассчитать, каким образом "благосостояние" может быть достигнуто на каждом из пяти континентов. Все явления, которые с этой американской точки зрения, чисто статистической и количественной, могут помешать наступлению этого благосостояния, не более чем аномалии, отклонения или, хуже того, уродства. Корделл Хэлл сформулировал, таким образом, позитивистскую и утилитарную доктрину, которая при поддержке американского военного флота или авиации позволяет США по доброй воле или силой навязать всему миру американский образ жизни.  По отношению к Европе, Латинской Америке и арабскому миру англо-американская политика была политикой балканизации, расчленения. Чтобы господствовать над этими огромными пространствами, собственные культуры которых имеют многовековые традиции, на них нужно проводить политику "разделяй и властвуй", их нужно разбить на части, ливанизировать. Война в Персидском заливе показала нам недавно, что продолжает применяться всё та же стратегия. Ирак был выведен из игры, но не обезглавлен: его сохранили про запас для укрощения Ирана или Саудовской Аравии, которые стали слишком сильными. Так же восстановили Германию после двух мировых войн, чтобы свести на нет усилия бывших союзников, которые, может быть, смогли бы объединить Европу на выгодной для себя основе. На Ближнем Востоке Иран вынужден был смягчить свою позицию; США могут отныне манипулировать ситуацией в Ливане, как им выгодно, то против Сирии, то против Израиля; поддерживая курдов или шиитов, они создают для себя дополнительное поле маневров против всех. Они с блеском достигли своей цели – ливанизации региона, ибо их целью вовсе не было умиротворение региона, как любил заявлять Буш. Впервые в истории британцам или американцам удалось установить свой порядок в этом регионе. Англо-саксонская стратегия направлена на контроль над коммуникациями и экономическими ресурсами, а лучшее средство их контролировать – провоцирование максимального беспорядка на этих территориях, чтобы воспрепятствовать образованию автономных рынков в государствах со стабильными политическими режимами. И когда американцы провозглашают лозунг "демократизации" в третьем мире или ещё где-либо, это заранее направленно на разрушение политической стабильности, которая способствует созданию автономного рынка. Логика Листа наоборот В этом смысле и европейцы, и американцы остаются верными учениками Фридриха Листа. Этот немецкий экономист, которому мы обязаны теорией самоцентрирования в политэкономии, хотел организовать внутреннее экономическое пространство без чрезмерной ставки на колониализм. Этой логики последовательно придерживались в Европе Бисмарк, отцы-основатели ЕЭС и де Голль в рамках Франции. Американцы усвоили из теории Листа, что любые объединения, любые региональные или континентальные союзы, любые локальные транснациональные синергии противоречат интересам талассократии. Американцы переворачивают логику Листа, европейцы хотят следовать ей – в этом разница. С конца XIX века многие экономисты самых разных направлений выступали за интеграцию европейской экономики. Проектов было так много, что их невозможно перечислить. Накануне Первой мировой войны Германия, Австро-Венгрия и Оттоманская империя планировали строительство железной дороги Гамбург - Берлин - Стамбул - Багдад, чтобы энергетически соединить Германию, Дунайско-Карпатский бассейн, Балканы, Анатолию и Месопотамию. Транспортные пути обошли бы таким образом Средиземное море, где господствовал английский флот. Лондону необходимо было разбить эту синергию, манипулируя сербским, румынским и арабским национализмом (последний англичане быстро предали – вспомним эпопею Лоуренса Аравийского). Сегодня предусматривается, что к 1995 году будет прорыт канал, который соединит Рейн с Майной и Дунаем, т.е. образуется единый водный путь от Роттердама до Чёрного моря, который оттянет на себя значительную часть торговли по Средиземному морю, находящейся под контролем американцев. Немецкую готовую продукцию можно будет доставлять новым путём на Балканы, в Турцию, на Украину и на Кавказ, а навстречу к центру Европы пойдут украинский хлеб и кавказская нефть. Эта перспектива расширенного европейского рынка, не ограниченного одной лишь территорией нынешнего ЕЭС, на которую указывает Аттали, пугает Вашингтон: поэтому случайно ли, что после падения национал-коммунизма Чаушеску на Дунае, в этом ключевом стратегическом районе, появился новый национал-коммунизм, на этот раз сербский? Случайно ли начались волнения на Кавказе? Такая расширенная Европа не замедлит утвердиться в Турции и Месопотамии. Чтобы нарушить эту возникающую динамику, и выводят из игры Ирак, поджигают кувейтские нефтепромыслы и побуждают турок перегородить плотиной Тигр и Ефрат, чтобы превратить в пустыню Месопотамию, отрезать от воды Сирию, разрушить сельское хозяйство в этих странах и, прежде всего, чтобы уничтожить в зародыше возможность доступа Великой Европы к Индийскому океану. Разрушение диагонали Таким образом, англо-саксонская логика состоит в том, чтобы обрезать концы этой трансевропейской диагонали, которая доходит до берегов Персидского залива. В 1918 году раскрошили австро-венгерское пространство и арабский Ближний Восток; в 1945 году перерезали Дунай в нескольких десятках километров от Вены, в 1991 году постарались заблокировать любой ценой фантастические перспективы синергии, которые открывались на 1992 год, и перестройка была поколеблена в Белграде, на Кавказе и в верховьях Тигра и Ефрата. Кроме того, удалось ещё больше ливанизировать Ближний Восток. Согласно анализу Мохаммеда Сахнуна, советника алжирского президента Шадли, формирующаяся единая Европа сможет вскоре реорганизовать Магриб и всю Африку, но, чтобы противодействовать этой естественной синергии, которую предвидели несколько десятилетий тому назад геополитик Хаусхофер и экономист Цишка, США хотят любой ценой контролировать зону Персидского залива, т.е. то место, где океан глубже всего заходит в континентальную массу Евразии, в направлении таких ключевых зон, как Иран, этот поворотный круг между Востоком и Западом Евразии; как Кавказ и Чёрное море, где логически намечается новая динамика. Такова была ставка во время войны в Персидском заливе, в котором настоящим проигравшим был не Ирак Саддама Xуссейна, а весь евразийский "Общий дом", одна самых чувствительных зон которого была опустошена, нейтрализована и попала под контроль державы, находящейся вне его собственного пространства. Вспомним в плане этих же идей, что Рузвел объявил войну Германии не из-за её нацизма, а потому что немецкие дипломаты подписали торговые договоры с Югославией, Венгрией и Румынией, создав тем самым основу для балканского согласия. Американцы считали, что эти торговые договоры работах на "неформальную" Германскую империю, которая может быть самодостаточной, т.е. в меньшей степени открытой для американского экспорта, путь которому был открыт германо-американским договором в декабре 1923 года. После 1945 года США хотели интегрировать европейскую экономику, чтобы создать рынок, более доступный для их продукции. Планы Маршалла и Шумана преследовали ту же цель. Но рано или поздно Европа может стать "бонапартистско-голлистской" или "социал-демократической на немецкий манер", согласно терминологии, которую употребляют чиновники американского госдепартамента, т.е. дирижистской, хорошо вооружённой и хорошо организованной в общественном плане на основе равенства коллективных капиталовложений. Отказавшись от идей протекционизма и принципов солидаризма, лежащих в основе европейских формул общественной безопасности, отказавшись от ставки на долгосрочную перспективу в пользу ближайших выгод, отказавшись от континентальной логики ради миража "глобализма", США постоянно испытывают потребность в "конъюнктурных впрыскиваньях", войнах ради того, чтобы привести свою экономику в порядок. Иллюстрациями этого служат корейская и вьетнамская авантюры, недавняя война в Персидском заливе – того же порядка. Я хотел бы отдать должное американским политологам, историкам, журналистам и политикам, которые хорошо видят, что их страна идёт по ложному пути. Из них пятеро привлекли моё особое внимание: Освальд Гаррисон Виллард, Дж Т.Флинн, сенатор от штата Огайо; Роберт А.Тафт, одно время председатель Республиканской партии; Чарльз А.Бирд и дипломат Лоуренс Деннис. Их взгляды обобщает их товарищ по несчастью, историк Чарльз А.Бирд: «В центре американской концепции образа жизни лежала та идея, что американская цивилизация должна быть улучшена мерами внутренней политики с учётом того, что минимум треть населения имеет плохое жильё, плохо одета, плохо питается и мало образована. Чтобы защитить эту цивилизацию и этот континент, достаточно при разумной политике, направленной на эту цель, меньшей армии и меньшего флота, но достаточно мощных. К этой идее присоединяется убеждение, что американская демократия не должна взбалтывать на себя ношу Атласа, "бремя белого человека" в виде глобального империализма, что она не должна вмешиваться в сложные дела европейских наций».  С точки зрения Бирда, европейцы и японцы могут организовать свои пространства на свой манер, и Америка не должна вмешиваться. Лоуренс Деннис, со своей стороны, показал, что вмешательство в конце концов наталкивается на пределы всех видов. Эти "конти-ненталисты", сторонники внутренней организации американского общества, подтвердили своей критикой самые мрачные прогнозы Пола Кеннеди относительно имперского перенапряжения, а также японцев Акио Морита, бывшего директора фирмы Sony, и Синтаро Исихара, идеолога японской либерально-димократической партии. Они предвосхищали критику Мишеля Альбера, президента страховой компании "Ассюранс Женераль де Франс", последнюю книгу которого, "Капитализм против капитализма" (1991 года) я настоятельно рекомендую прочесть. В этой книге Мишель Альбер подводит мрачный баланс американской экономики. «Америка возвращается!», - этот лозунг провозгласил Рейган в 1980-81 гг. После того, как Рейган перестал быть президентом, стали видны масштабы катастрофы: американское общество разделилось на двое: с одной стороны – нищие, с другой – богатейшие нувориши; американская школа больна, здравоохранение хромает, американские граждане всё меньше участвуют в политической жизни и в выборах. Короче говоря, во всех нерыночных секторах положение ухудшается с невиданной в истории скоростью. Хуже того, американская промышленность отстаёт, за исключением нескольких мультинациональных корпораций, сумевших приспособиться к неоамериканской идеологии и создать собственные системы послешкольного и послеуниверситетского образования, потому что, как справедливо подчеркивает Мишель Альбер, в США промышленник, который любит своё дело, делает ставку на новшества, на качество, прогнозирует на дальнюю перспективу и проигрывает финансисту, который хочет немедленно получить большие прибыли за счёт спекуляций. Считая промышленный рост слишком медленным, "голден бойз", содержатели экономических казино, которые жонглируют долговыми обязательствами, распыляют активы компаний, попадающих в их руки, и тем самым режут курицу, несущую золотые яйца. Результат: большое число предприятий исчезает после приступов паники на биржах и американские банки, потому что они теряют таким образом своих серьёзных и верных клиентов, исчезают из числа самых важных мировых банков. Морис Алле, лауреат Нобелевской премии за 1988 года заявил, что эта неоамериканская экономика «как будто заболела своего рода спекулятивной финансовой лихорадкой, стремлением к огромным прибылям без реального основания, деморализирующий эффект чего недооценивается». Привлечённые деньгами, которые легко заработать на бирже, американские кадры спекулируют, не пачкая рук; в этом контексте промышленность, производящая реальные блага, кажется бедной родственницей, провинциалкой, над которой смеются. Чтобы получить эти немедленные прибыли, урезают не столь срочные расходы: на образование, на исследование, на долгосрочные проекты. Все усилия мобилизируются для того, чтобы быстро получить прибыль. Финансовая логика рейгановской эры явно противоположна промышленной логике с её долгосрочным планированием. Американская опасность заключена именно в этой идеологии, этой практике, которая заставляет нас пренебрегать будущим ради настоящего. В США это называют термином, который можно перевести как "теперизм": это нетерпение потребителя, а не творца, эгоиста, а не первооткрывателя. "Дух финансов" идёт на смену "духу предпринимательства". Акио Морита и Синтаро Исихара, авторы книги "Япония, которая может сказать "нет", перечисляют семь смертных грехов Америки. Семь смертных грехов Америки ПЕРВЫЙ ГРЕХ. Американцы - фанатики лёгкой жизни: они гедонисты и предпочитают спекуляции и отдых производству и труду. ВТОРОЙ ГРЕХ. Американцы неспособны планировать. Японцы планируют на шесть лет вперёд, американцы, как иронизируют эти два японских автора, удовлетворяются планированием на 10 минут вперёд. Отсюда их решения, лишённые основательности. ТРЕТИЙ ГРЕХ. Америка создаёт общество расточительства, что является плодом её неспособности планировать. Американская промышленность становится всё менее надёжной; страна покрыта сетью заводов-призраков, покинутых из-за их малой прибыльности. ЧЕТВЕРТЫЙ ГРЕХ. Жажда роскоши достигла в США самых непристойных масштабов. Бахвальство богатством не может не вызывать ненависть в обществе, что мешает американскому обществу развиваться гармонично. ПЯТЫЙ ГРЕХ. В США, поясняет Морита и Исихара, плутократия концентрирует в своих руках власть; 1% населения контролирует 36% национальных богатств. Общество с таким разрывом в доходах – это не народ, а если оно не народ, оно не может функционировать, его функции нарушаются. ШЕСТОЙ ГРЕХ. Американская экономика неразборчива при вложении капиталов и выработке бюджета. Японцы ревниво держатся за свой национальный протекционизм, ищут рынки сбыта в концентрических кругах и оптимальные пути доступа к источникам сырья. Немцы стремятся до минимума снизить инфляцию, рискуя высоким уровнем безработицы. В США отдаётся предпочтение "индивидуальному выбору", что порождает беспорядок в области капиталовложений, а "удовлетворение запросов потребителей" не знает ни тормозов, ни пределов. В результате всё, что не приносит максимальных дивидендов или не даёт максимального удовольствия, остаётся в небрежении. Школа, полиция, борьба с наркоманией, медицина и медицинские исследования, экология не укладываются в рамки расчётов на немедленную прибыль этой американской экономики "индивидуального выбора" и потребительского гедонизма. Хуже того, это увлечение быстрой прибылью и безудержным потреблением влечёт за собой чрезмерный рост внутреннего и, прежде всего, внешнего долга. Долги эти непрерывно растут, но это не компенсируется стабилизацией общества. Эта всё большая дестабилизация увеличивает число проблем до бесконечности, общий уровень жизни снижается. Ради политического здоровья в США следовало бы ограничить индивидуальное потребление. СЕДЬМОЙ ГРЕХ. Американцы думают, будто их образ жизни и их цивилизация - лучшие в мире. Они отказываются менять критерии, даже не пытаются представлять себе реальность иначе, кроме как через сетку своих традиционных либеральных интерпретаций. Если они будут упорствовать в своих ошибках, угрожают Морита и йсихара, Япония будет инвестировать в других местах: в русской Сибири и в других странах Дальнего Востока. Капитализм против капитализма Перед лицом этих американских пороков Mишель Альбер напоминает о том, что другие капитализмы, в частности, немецкий, японский, шведский и швейцарский основываются не только на деньгах, но и на других общественных ценностях. Он напоминает также слова Франсуа Перру из книги "Капитализм" (1962): «Любое капиталистическое общество правильно работает благодаря общественным секторам, которые не руководствуются духом пpибыли и погони за ней. Если чиновники, солдаты, священники, художники, учёные руководствуются этим духом, общество рушится и все формы экономики оказываются под yгрозой. Высшие и самые благородные ценности в жизни человека – честь радость, любовь, уважение к ближнему – не должны становиться предметом рыночного торга: без этого рушатся основы любой общественной группы. Дух, предшествовавший капитализму и чуждый ему, поддерживает какое-то время рамки, в которых работает капиталистическая экономика. Но последняя своим расширением и самими своими успехами, в той мере, в какой она претендует не уважение масс, в той мере, в какой она развивает вкус к комфорту и материальному благосостоянию, разрушав традиционные учреждения и духовные структуры, без которых не может быть никакого общественного порядка. Капитализм стареет и разлагается. Он в огромных количествах потребляв жизненные соки, которые не производит". Мишель Альбер старается показать превосходство рейнских (голландского, немецкого, швейцарского) и японского капитализмов, при которых роль банков выше роли биржи, а стабильность акций считается экономической ценностью. За подъёмом производства вырисовывается совершенство того, что Эммануэль Тодд назвал «авторитарным семейством» германского, израильского или японского типа, сохраняющимся на протяжении многих поколений. Такой капитализм, упорядоченный капитализм, чтит долгосрочность и долгую память, квалификацию, древность, обучение кадров и рабочих. Этот упорядоченный либерализм, в противоположность либерализму в узком смысле слова, восходит к англо-caксонской мысли, носительнице докапиталистических традиционных и вечных ценностей. Предпочтение, которое отдаётся коллективу, общинному началу показывает, что этот капитализм черпает свою энергию, свои жизненные соки в доиндивидуалистических образах мысли и действий. Эти ценности уходят своими корнями в незапамятные времена. Их можно назвать европейскими, потому что Европа дала им жизнь тысячелетия назад. В США эти ценности были перенесены на чужую почву. Но, если эти долиберальные и доиндивидуалистические ценности столь прочны, почему нас так беспокоит американская опасность? Почему мы боимся, что они исчезнут под ударами агрессивного американизма? Заслуга Мишеля Альбера состоит в том, что он показал нам, в чём заключается парадокс накануне создания Большого рынка в 1993 году. Он пишет: «Удостоверившись в экономическом и социальном превосходстве рейнской модели, нам следует ожидать их политического триумфа. Сильные своими успехами рейнские страны логически должны были бы проявить невосприимчивость к внешним влияниям, к "вирусам". В любом случае, менее чем когда-либо они должны прислушиваться к заокеанским сиренам и к шуму экономики-казино. Но парадоксальным образом происходит совершенно противоположное. Рейнская модель поддаётся политическим, информационным и культурным влияниям своего американского конкурента и не перестаёт отступать политически». Таким образом, Америка угрожает своими шумными соблазнами нашим самым надёжным и самым продуктивным ценностям. Быстро приобретённое богатство соблазняет скорей, чем богатство, приобретённое долгим трудом. Мишура и снобизм, роскошь и бахвальство богатством доставляет больше наслаждения, чем императивы производства в дальней перспективе или общинной солидарности. И Мишель Альбер предостерегает нас, оставаясь в русле логики Франсуа Перру: «Всякая идея, сделанная в Америке, это идея, запроданная заранее, прежде всего, во Франции». Он сожалеет, что истеблишмент французской системы просвещения игнорирует теоретические источники немецкого и японского упорядоченного либерализма; игнорирует социологию, изучающую общинные структуры. Таким образом, борьба против американских идеологических соблазнов это также культурная борьба, это наша борьба. Это культурная борьба, потому что, как утверждает Мишель Альбер, Франция, соблазнённая американскими, сверх-либеральными миражами, больше нуждается в рейнской модели, чтобы не скатиться к экономике казино, чтобы защитить свои предприятия от биржевого безумия, наконец, чтобы сделать выбор в пользу федерализма, который дал бы её провинциям и регионам ключ к равномерному распределению бюджета, подобно тому, как финансируются земли ФРГ, чтобы положить конец этатистскому социал-кольбертизму, чтобы наша атомная промышленность и медицинские исследования не разделили судьбу американской систему обучения. Наша Надежда С точки зрения международного права, в геополитическом, экономическом и идеологическом планах, опасности, которые олицетворяет собой США и экспортируемые ими мании, хорошо видны и осязаемы. Противостоять американской идеологии это занятие не для салонных интеллектуалов, не для утончённых эстетов, не для безумцев из мелких группировок. В этой борьбе должны принять участие люди всех профессий, всех областей общественной жизни Европы, если мы не хотим, чтобы наши города походили на Бронкс, а наши дети покидали свои колледжи или лицеи безграмотными после 12 лет обучения. Имея такие аргументы, какими снабдил нас Мишель Альбер, мы должны развернуть борьбу повсюду, спасти тех, кто испытывает колебания пред лицом опасных соблазнов, исходящих из Калифорнии или Чикаго. И мы все можем и должны вести эту борьбу, каждый в своём окопе. Рузвельт, великий скоморох политической эстрады, провозгласил, что XX век будет американским. Будем же надеяться и будем трудиться ради того, чтобы XXI век был многополярным: европейским в Европе, азиатским в Азии и русским на шарнире, соединяющим эти два мира. "Синержи Эропеен", 1996 год