ИСТОРИЯ ПРОТИВ СОВРЕМЕННОСТИ

ИСТОРИЯ ПРОТИВ СОВРЕМЕННОСТИ

От редакции:

 Предлагаем вашему вниманию окончание интервью Роберта Стойкерса молодому бельгийскому политологу Питеру ван Дамму. Первая часть уже опубликована в нашем журнале – и обусловлено это было важностью той роли, которую организация «Европейские Синергии», возглавляемая Стойкерсом, придаёт России. В данном же тексте речь идёт об интереснейших, но малоизвестных страницах европейской истории и европейского идеологического наследия прошлого века: национализм и национал-большевизм, братья Юнгеры и Мирча Элиаде, генерал де Голль и его борьба с либерализмом, альтернативная экономическая наука и Консервативная Революция.
Мы считаем, что Роберту Стойкерсу удалось сжато, но ярко и насыщенно изложить эти серьезные темы, ставшие особенно важными сегодня, когда вновь разгораются споры о том, с кем России больше по пути – с Европой или Америкой, чье интеллектуальное и политическое наследие более адекватно российской истории и ее будущему в новом мире.

---

– До какой степени национал-большевизм (НБ) можно включить в «Третий Путь» между либерализмом и марксизмом?

Роберт Стойкерс: Национал-большевизм (НБ) не соотносится ни с одной экономической теорией или проектом общества: это очень часто забывают. Этот составной термин использовался для обозначения союза (причём весьма недолговечного) между теми традиционными кадрами германской дипломатии, которые стремились возродить Рейх, разгромленный Западом в 1918-м году, и теми лидерами германского коммунизма, которые стремились найти на Западе сильного союзника для новорожденного СССР. С Никишем (Niekisch) – бывшим кадровым сотрудником Баварской Советской Республики, разгромленной националистами из «фрайкор» (Freikorps) и попавшей под власть социал-демократа Носке (Noske), – НБ приобрёл более политический оттенок, но в большинстве случаев его самоопределение выбирало «национал-революционный» ярлык. Идея национал-большевизма стала спорным концептом, который использовали журналисты для обозначения союза между крайними силами политической шахматной доски. Никиш, во времена своего лидерства в НБ, строго говоря, уже не был политическим деятелем – он был редактором нескольких газет, призывающих к слиянию националистического и коммунистического флангов, концов политической «подковы», по словам Жана-Пьера Фея (Jean-Pierre Faye), автора книги «Тоталитарные языки» (Les langages totalitaires). Понятие «Третьего Пути» появилось именно в этой среде. У него были разные аватары, смешивавшие, по сути, национализм и коммунизм, – а в национализме молодёжи из «Вандерфогель» (Wandervogel) даже некоторые либертарианские элементы с коммунитаристскими вкраплениями левого происхождения, как в случае Густава Ландауэра (Gustav Landauer).

Эти идеологические коктейли были рождены во внутренних дискуссиях существовавших тогда национал-революционных ячеек; затем к ним обратились после 1945 года, когда появилась надежда на то, что некий «третий путь» станет путём Германии, разорванной между Востоком и Западом, когда такая Германия уже не будет местом, по которому проходит раскол Европы, а наоборот, будет мостом между двумя мирами, страной, управляемой политической моделью, сочетающей лучшие качества двух систем и обеспечивающей одновременно и свободу, и социальную справедливость. С другой стороны, наименование «третий путь» иногда использовалось для описания немецких техник экономического управления, которые отличаются от англосаксонских техник, не смотря на общность в принадлежности к рыночному либерализму. Англосаксонские техники считаются более спекулятивными в своём прогрессе, слишком безразличными к социальному континууму, образованному нерыночными секторами (здравоохранение, социальная защита, среднее и высшее образование). С немецкой точки зрения 50-х и 60-х гг. XX века рыночный либерализм должен быть консолидирован через уважение и поддержку «конкретных заказов» общества (par un respect et un entretien des “ordres concrets” de la société), и стать, тем самым, «социальным либерализмом» (“ordo-libéralisme”). Его функционирование будет оптимальным, если сектора социальной защиты и образования не будут принижаться, не будут испытывать на себе пренебрежения как нерыночные сектора со стороны политической власти, погрязшей в банковских и финансовых махинациях. 

Французский экономист Мишель Альбер (Michel Albert) в своём знаменитом труде «Капитализм против капитализма» (Capitalism contre capitalism), переведённой на многие языки, прямо противопоставляет такой социал-либерализм (ordo-libéralism) неолиберализму, вошедшему в моду после прихода к власти Тэтчер в Великобритании и Рейгана в США. Альбер называет «социальный либерализм» «рейнской моделью», определяя его как модель, враждебную спекуляциям на фондовой бирже в качестве способа максимального обогащения без структурных инвестиций, как модель, заботящуюся о сохранении образовательных «структур» и аппарата социальной защиты, подкреплённого разветвлённой сетью здравоохранения. Альбер, последователь немецкого социал-либерализма, возвращает истинную ценность нерыночным секторам, попавшим в немилость у неолиберализма.

Французские «новые правые» (Nouvelles droites, ND), работающие в химерической сети представлений, которую прячут за словами о «культуре», так и не приняли во внимание это фундаментальное различие, которое ввел Альбер в книге, получившей широчайшее распространение во всех европейских странах. Если уж «новым правым» и выбирать экономическую стратегию, то тогда им придется начать с защиты существующих структур (которые также являются и культурными завоеваниями), плечом к плечу с голлистами, социалистами и экологами, борющимися за их сохранение, придется и критиковать тех политиков, кто, следуя неолиберальной и англо-саксонской моде, попустительствует спекуляциям. Неолиберализм разрушает нерыночные (то есть практические культурные) завоевания, и каждый, кто называет себя «новым правым», должен защищать эти нерыночные структуры. Недалекость парижского руководства «новых правых» не дает им провести эту работу. 

Перру, Веблен, Шумпетер и гетеродоксы

В любом случае, экономическая наука во Франции оперирует – вместе с Альбертини (Albertini), Силемом (Silem) и Перру (Perroux) – различием между «ортодоксией» и «гетеродоксией». Под «ортодоксиями» (во множественном числе) подразумеваются экономические методы, применяемые в европейских странах: 1) марксистская экономика советского планового образца, 2) свободная неограниченная рыночная экономика англосаксонского образца (чистый или классический либерализм, происходящий от Адама Смита, чьим современным представителем является неолиберализм), 3) экономическая теория, предлагающая некую смесь двух предыдущих видов, а именно, теоретически обоснованную в начале XX века Кейнсом (Keynes) и принятую большинством социал-демократических правительств (британские лейбористы, немецкие (SPD), австрийские (SPÖ) и скандинавские социалисты. Под гетеродоксией французская политическая наука подразумевает любую экономическую теорию, исходящую не из чистых принципов, то есть умозрительных рассуждений, а, напротив, из особенных, реальных и конкретных политических условий. В этой перспективе гетеродоксии являются наследницами знаменитой немецкой «исторической школы» XIX века, институционализма Торстейна Веблена (Thorstein Veblen) и идей Шумпетера (Schumpeter). Гетеродоксы не верят универсальной модели, в отличие от трёх господствующих форм ортодоксии. Они считают, что существует столько же экономических теорий и экономических систем, сколько национальных и местных условий. Вместе с Перру и превыше своих частных различий гетеродоксы считают, что исторический характер локальных структур сам по себе достоин должного уважения, и что экономические проблемы должны решаться с уважительным отношением к собственной динамике этих структур.

Совсем недавно понятие «Третьего Пути» было использовано и правительством Тони Блэра (Tony Blair) в Великобритании после 20 лет тэтчерианского неолиберализма. Внешне Блэр взывает к немецкому третьему пути; на самом же деле, он всего лишь пытается заставить английский рабочий класс принять плоды либерализма. Его «третий путь» – это успокоительное, ряд смягчающих мер и уступок против неприятных социальных эффектов неолибералимза. Но к истинному третьему пути он не имеет отношения: это лишь слабый кивок на Кейнса, то есть ещё одну ортодоксию, уже практикуемую лейбористами, но представленную избирателям более «рабочим» и энергичным языком. Если бы Блэр действительно хотел пойти по третьему пути, он бы строил свою политику на защите нерыночных секторов британского общества и некоторых формах протекционизма (к чему уже как-то склонялось более энергичное кейнсианство, ориентированное на социал-либеральные – или социал-лейбористские – тенденции).

– Какова роль марксизма или большевизма в этой связи?

Р.С.: Советский марксизм пал повсюду, он уже не играет никакой роли даже в тех бывших социалистических странах, которые сейчас испытывают на себе рыночную экономику. Осталась только ностальгия, которая проявляется в каждом разговоре с эмигрантами из этих стран: и сказывается в превосходстве образовательной системы, давшей всем приобщение к классической культуре, и музыкальных школах, маленьких Больших Театров; и эту ностальгию мы найдём в самой маленькой деревне. Идеально было бы объединить эту образовательную систему, непроницаемую для духа 1968 года, с гетеродоксальной экономической системой, расчищающей путь культурному многообразию, без контроля жёсткой идеологии, препятствующей расцвету нового, как в культурном, так и в экономическом плане.

– В таком случае, отвергают ли «Европейские Синергии» органический солидаризм или нет?

Р.С.: Нет, конечно. Так как это гетеродоксии – уже множественное число, и они отвечают на императивы автономных контекстов, которые сами по себе представляют органические рефлексы. Гетеродоксальные теории и практики коренятся в органической почве, в отличие от ортодоксий, выращенных в пробирках в закрытых условиях, вне какого-либо реального контекста. Вследствие своей защиты динамических структур, образованных людьми и порожденными ими же институтами, а также нерыночных секторов (здравоохранения и социального обеспечения), гетеродоксии напрямую предполагают солидарность между членами политического сообщества. Третий путь, который несут гетеродоксальные теории, по необходимости является органическим и солидаристским третьим путём. Проблема, которую вы ставите здесь, заключается в том, что большое количество правых неправильно использовали и смешивали термины «органический» и «солидаристский», или «общинный», не отсылая к корпусу гетеродоксальной экономической науки. Поэтому марксистским критикам, например, было легко клеймить проповедников этих движений шарлатанами и шутами, жонглирующими пустыми словами, не имеющими реального значения.

Участие и доля во времена де Голля

Конкретным актуальным примером, на который могут сослаться НП (ND), – это попытки реформ во Франции де Голля в 60-е гг. с «участием» рабочих в предприятии и их «доле» с прибыли. Участие и доля являются двумя столпами реформ де Голля в рыночной либеральной экономике. Эта реформа не направлена на создание подобия советской жёсткой системы планирования, хотя и предсказывает появление Министерства планирования, но только в смысле привязки экономики к конкретному населению, в нашем случае – французской нации. Эта переориентация французской экономики на участие и долю проводилась параллельно реформе представительской системы, по которой Национальная Ассамблея (т.е. французский парламент) должна была дополниться Сенатом, в котором бы находились не только избранные представители политических партий, но и представители профессиональных союзов и регионов, напрямую избираемые народом без посредства политических партий, действующих от его имени. В этом смысле де Голль говорил о «Сенате профессий и регионов». 

Следует сказать, что эта реформа де Голля была полностью проигнорирована французскими правыми и НП (ND), частично происходящими из них, т.к. эти правые находились в лагере партизан Французского Алжира и поэтому, часто иррационально, отвергали любое проявление власти де Голля.

– Экономические воззрения консервативных революционеров кажутся мне довольно беспорядочными, имеющими лишь одно общее – отрицание либерализма.

Р.С.: Экономические теории вообще и учебники по истории экономических учений отводят крайне мало места гетеродоксальным учениям. Эти учебники, которые навязываются студентам начальных курсов как некая нить Ариадны в лабиринте экономических идей, практически не упоминают теорий немецкой историцистской школы и её последователей в Германии и других странах (в Бельгии конца XIX века Эмиль де Лавлей (Emile de Laveleye), гениальный учёный, популяризировал ее тезисы). Единственное заметное исключение составляют учебники Альбертини и Силема, упомянутые выше. От Сисмонди (Sismondi) до Листа (List), от Родбертуса (Rodbertus) до Шумпетера развивалось иное воззрение на экономику, акцентирующее контекст и принимающее бесконечные многообразия путей реализации политической экономии. Эти учения не отвергают либерализм как таковой, поскольку некоторые из носителей этих теорий называют себя либералами, а отвергают его отрицание важности различий контекстов и условий, в которых должна конкретизироваться экономическая политика. Чистый «либерализм», отвергнутый консервативными революционерами – это род универсализма. Он верит в свою применимость по всему миру без учёта изменчивых факторов климата, населения, его истории, культуры, традиций и пр. Это универсалистская иллюзия характерна для двух других столпов экономической ортодоксии (советско-марксисткой и кейнсианско-социал-демократической). Универсалистская иллюзия ортодоксии привела к недооценке производства пищи в третьем мире, распространению монокультур (которые истощают почву и не покрывают всех пищевых и жизненных нужд отдельного населения), и, тем самым, привела к голодным катастрофам, среди которых голод в Сахеле и Эфиопии навсегда останутся в памяти человечества. В рамках НП (ND) интерес к контексту в экономической науке вызвал серию работ МАУСС (MAUSS, Mouvement Anti-Utilitariste dans les Sciences Sociales – Антиутилитаристского движения в социальных науках). Его лидеры, получившие ярлык «леваков», исследовали интересную проблематику и глубоко анализировали понятие «дара» (т.е. формы традиционной экономики, основанной не на аксиомах выгоды и долевой прибыли). Движущими личностями этой организации были, прежде всего, Серж Латуш (Serge Latouche) и Ален Кайе (Alain Caillé). В движении НП (ND) следует назвать, в первую очередь, Шарля Шампетье (Charles Champetier), занимавшегося этой тематикой. В любом случае, несмотря на признание, которое он заслужил за свою исследовательскую работу, следует сказать, что прямой перенос текстов MAUSS в идеологию НП (ND) был невозможен, и это естественно, т.к. НП (ND) не проводили чёткого изучения контекстуалистских подходов в экономике, как для левых так и для правых доктрин. Не было произведено вообще никакого документального исследования немецкой историцистской школы и её представителей, направленного на включение в современный дискурс исторического (следовательно, контекстуалистского) процесса, действительно экономического аспекта консервативной революции, которая, очевидно, не ограничивается временным интервалом 1918-1932 гг. (которым ограничился для себя Армин Молер (Armin Mohler) во избежание неуправляемого всеобъяснительства). Корни консервативной революции уходят в немецкий романтизм, вплоть до её определения как реакции на универсалистский «геометризм» Просвещения и Французской Революции: она объемлет все труды филологов XIX века, которые расширили наши знания об античности и так называемых «варварских» странах (например, исследования Франца Альтхейма (Franz Altheim) о персидской, германской, дакийской и мавританской окраинах Римской империи), историцистскую школу в экономике и связанных с ней социологов, эстетическую революцию, начатую английскими прерафаэлитами, Джоном Раскиным (John Ruskin), движение «Искусства и Ремёсел» (Arts & Crafts) в Англии, Пернершторфером (Pernerstorfer) в Австрии, архитектуру Хорты (Horta) и мебельных мастеров Ван де Вельде (Van de Velde) в Бельгии, и т.д. Ошибка парижских журналистов, изредка затрагивавших консервативную революцию, не обладая истинной немецкой культурой, совершенно не зная северную душу (а также душу иберийскую и итальянскую), заключалась в сведении масштабов этой революции к её исключительно немецкому выражению во время трагических, тяжёлых и опустошительных лет после 1918 года. В этом смысле НП (ND) не хватало культурной и временнóй глубины для собственного утверждения в господствующем бескультурье.

Возвращаясь же непосредственно к экономическим проблемам, скажем, что консервативная революция революционна постольку, поскольку нацелена на уничтожении универсалистской модели, скопированной с революционного геометризма (по выражению Гусдорфа (Gusdorf)); и консервативна постольку, поскольку нацелена на возвращение в тот контекст, в ту историю, которая вызвала эту модель и оживила её. В области урбанизма точно также каждая консервативная революция нацелена на уничтожение заразы индустриализма (проект английских прерафаэлитов и их австрийских учеников вокруг Пернерсторфера), или геометрического модернизма, для восстановления связи с традициями прошлого (Arts & Crafts) – для создания нового невиданного расцвета форм (Макинтош (MacIntosh), Хорта, Ван де Вельде).

Контекст, в котором развивается экономика, определяется не только самой экономикой, но массой других факторов. Отсюда проистекает критика НП (ND) экономицизма или «все-экономики» (tout-économique). К сожалению, эта критика не замечала философского взаимоотношения неэкономического процесса (художественного, культурного, литературного) с экономическим процессом историцистской школы.

– Правильно ли будет сказать, что Синергии (Synergon), в отличие от ГРЕСЕ (GRECE), уделяет меньше внимания чисто культурной деятельности в пользу конкретных политических событий?

Р.С.: Нет, это не так, уделяем достаточно. Но, как Вы заметили, мы действительно уделяем повышенное внимание мировым событиям. За две недели до своей смерти духовный лидер бретонских борцов за независимость, Олье Мордрель (Olier Mordrel), наш соратник, позвонил мне по телефону, уже зная о своей близкой смерти, для того, чтобы подвести итоги, услышать в последний раз голос «своего брата по оружию» – но ни разу не упомянул о своём здоровье, потому что нет смысла ни жалеть себя, ни вызывать жалость. Он сказал мне: «Вот что делает ваши журналы незаменимыми, так это постоянное отсылка на нашу жизнь». Я был крайне польщён этим признанием со стороны старшего товарища, который был весьма скуп на похвалу. Ваш вопрос указывает, что Вы, несомненно, почувствовали после прочтения материалов по Вашей диссертации – даже несмотря на шестнадцатилетнюю разницу в возрасте – то же самое, что почувствовал Олье Мордрель перед своим уходом. Оглядываясь назад, слова Мордреля всё более привлекают меня, так как он свидетель особый: вернувшись после своего долгого изгнания из Аргентины, он довольно быстро вошёл в ряды НП (ND), незадолго до нашего выхода на свет с помощью масс-медиа. Он видел и взлёт, и начало их упадка, причиной которых он посчитал неспособность постижения реальной жизни и динамики, присущей нашим обществам и истории. 

Возвращаясь к Хайдеггеру

Это желание познания или, по словам Хайдеггера, мышления для снятия покрова с Бытия и, таким образом, ухода от нигилизма (забвения Бытия), немедленно предполагает не только неутомимое рассмотрение фактов нынешних и прошлых миров (которые всегда могут вернуться, несмотря на свой временный сон), но и их использование тысячью новыми способами для создания новых идеологем, для их освоения и мобилизации, чтобы уничтожить тяжесть, происходящую из институционализованного геометризма. Наш путь чётко проистекает из желания добавить конкретности философским воззрениям Хайдеггера, чей слишком сложный язык так до сих пор и не породил никакой революционной (и консервативной!) идеологии или практики.

– Правильно ли будет сказать, что «Европейские Синергии» представляют собой нынешнее проявление национал-революционной доктрины (одной из форм которой является национал-большевизм)? 

Р.С.: В вашем вопросе я вижу несколько механистический взгляд на идеологический путь, ведущий от Консервативной Революции и её национал-революционных течений (веймарской эпохи) к нынешним «Европейским Синергиям». Как кажется, в нашем движении Вы видите простой перенос национал-революционной идеологии времён Веймара в наше время. Этот перенос был бы анахронизмом, и, причём, довольно бестолковым. Но, тем не менее, внутри этой идеологии интересно проанализировать как идеи Никиша, так и его личную судьбу и воспоминания.

Вообще-то, конечно, самым интересным текстом этого движения остаётся «Подъём национализма» (Aufstieg des Nationalismus), подписанный братьями Юнгерами (Jünger), Эрнстом и, прежде всего, Фридрихом-Георгом. Для братьев Юнгеров в этой работе, как и в других важных статьях и письмах того времени, «национализм» есть синоним «особенности» или «оригинальности» – эта особенность и оригинальность должны оставаться самими собой, не позволяя подчинить себя какой-либо универсалистской схеме или пустой риторике, чьи носители мнят себя существами более прогрессивными и высшими, какой бы то ни было пустой болтовне, годной для любого времени и места, предназначенной заменить все языки и все стихи, все эпопеи и истории. Фридрих-Георг Юнгер, сам поэт, в своём национал-революционном манифесте веймарских лет противопоставляет прямые линии и жёсткую геометрию, типичную для либерал-позитивистской фразеологии, течениям, изгибам, извилинам, лабиринтам и змееподобным путям естественности, органичности. В этом смысле он предвосхищает творчество Жиля Делеза, раскинувшего свои корни по всему пространству, то бишь, по всей Земле. Точно также враждебность национализма, как его понимали братья Юнгеры, к мёртвым и окаменевшим формам либерального и промышленного общества можно понять только в параллели с аналогичной критикой Хайдеггера (Heidegger) и Зиммеля (Simmel).

В большинстве случаев современные так называемые национал-революционные кружки – во главе которых стоят фальшивые глубоко заблуждающиеся мудрецы, большие сырые рожи потерянных людей, стремящихся найти необычный способ самовыражения – в действительности ограничиваются фотографическим воспроизведением фразеологии веймарской эпохи, что выдаёт в них одновременно и скудоумие, и позёрство. Эту идеологию следует использовать как инструмент, как первоисточник – но вместе с более научными философскими или социологическими материалами, и напрямую соотнося её с изменяющейся реальностью, преходящей сиюминутностью. 

По ту сторону «Подъёма национализма»

Как следствие, сегодня мне кажется невозможным некритичное освоение идей «Подъёма национализма» и множества журналов эпохи Веймарской Республики (Die Kommenden, Widerstand Эрнста Никиша, Der Aufbruch, Die Standarte, Arminius, Der Vormarsch, Der Anmarsch, Die deutsche Freiheit, Der deutsche Sozialist, Entscheidung и Der Firn Никиша, Junge Politik, Politische Post, Das Reich Фридриха Хильшера (Friedrich Hielscher), Die sozialistische Nation Карла Отто Петеля (Karl Otto Paetel), Der Vorkämpfer, Der Wehrwolf и другие).

Когда я говорю «некритично», я не имею в виду, что тексты этой идеологии нужно подвергнуть массированной критике, что их нужно выбросить за аморальность или анахронизм, как это сделали те, кто пытались «перекраситься» или мимикрировать. Я имею в виду, что мы должны заново внимательно прочитать их, но принимая во внимание дальнейшую эволюцию их авторов и воздействие, которое они оказали на другие лагеря, кроме непосредственно революционного национализма. Например: в 1949 г. Фридрих-Георг Юнгер публикует последнюю версию своей книги «Совершенствование техники» (Die Perfektion der Technik), в которой закладывал основание всего послевоенного немецкого экологического мышления, по меньшей мере, в его неполитических аспектах, выглядящих сегодня весьма неприглядно и даже карикатурно. Позже, Фридрих-Георг основывает журнал экологического мышления «Перекрёсток» (Scheidewege), который продолжал издаваться и после его смерти, последовавшей в 1977 г. «Подъём национализма» тоже следует перечитать в свете более поздних публикаций, а национал-революционные и военные тексты 1920-х годов (уже содержащие некоторые экологические прозрения) следует объединить с экологическими, органицистскими, биологицистскими текстами, обширно комментируемыми на страницах «Перекрёстка». В 1958 г. Эрнст Юнгер – вместе с Мирчей Элиаде (Mircea Eliade), при сотрудничестве Юлиуса Эволы (Julius Evola) и немецкого традиционалиста Леопольда Циглера (Leopold Ziegler), – основывает журнал «Антей» (Antaios), ставящего себе цель погрузить читателей в великие религиозные традиции мира. Затем труды Юнгера во всех этих аспектах изучал Мартин Майер (Martin Meyer), который наглядно показал связи юнгеровской мысли (покрывающей целое столетие) с огромным количеством самых разных интеллектуальных миров, как, например, с сюрреализмом. Майер напоминает о картинах Кубина (Kubin), о тесных дружеских отношениях между Юнгером и Вальтером Бенджамином (Walter Benjamin), о сдержанности и бесстрастности в искусстве, что объединяло Юнгера с денди, эстетами и множеством романтиков, о влиянии Леона Блуа (Léon Bloy) на этого немецкого писателя, который умер в возрасте 102 лет, о вкладе Карла Шмитта (Carl Schmitt) в его развитие, об основательном диалоге с Хайдеггером, начавшемся после второй мировой войны, о влиянии на него натурфилософии Густава Теодора Фехнера (Gustav Theodor Fechner) и других.

Во Франции национал-революционеры и устаревшие карикатурные «Новые Правые» (Nouvelles Droites, ND) должны помнить и о близости Дриё Ла Рошеля (Drieu La Rochelle) к бретонским сюрреалистам, особенно об участии Дриё в знаменитом процессе Барреса (Barrès), разыгранном в Париже во время первой мировой войны. Некритичный перенос немецкого национал-революционного дискурса 1920-х гг. в сегодняшнюю реальность – обманчивый, часто смешной приём, откровенно игнорирующий всё необъятное влияние пост-национал-революционной судьбы братьев Юнгеров, миров, которые они исследовали, возделывали и проживали. То же замечание верно по отношению к недопониманию Юлиуса Эволы, столь же зашоренно и карикатурно навязываемом всеми этими невротичными псевдоактивистами, этими сектантами сатанинско-садомистических сатурналий в устье Луары, этими патофизическими и порновидеоманьячными метаполитологами, обычно неспособных ни на что сильнее жеста или пародии.

– Каково отношение «Европейских Синергий» к таким институтам, как парламент, народное представительство и т.п.?

Р.С.: Наша позиция демократическая, но мы отрицательно относимся к любым проявлениям «партитократии» – т.к. при внешней «демократичности» это совершенно полное отрицание демократии. На уровне теории «Европейские Синергии» разделяют воззрения русского либерала начала XX века, активиста кадетской партии Моше Остроговского. Анализ, данный этим русским либералом перед большевистской революцией, основывается на очевидном положении: любая демократия должна быть системой, подражающей движению вещей в Городе. Выборные механизмы, по логике, нацелены на каждодневное представительство возбуждений, пронизывающих общество, без малейшего отклонения от неизменного порядка политики. Как следствие, инструменты этого представительства, т.е. политические партии, должны представлять преходящие возбуждения, но никогда не нацеливаться на вечное. Парламентская демократия не работает, и причина этого коренится в том, что политические партии стали застывшим элементом в обществе, вербующим в свои ряды все большее количество обычных граждан. Для излечения этого недуга Остроговский предложил демократию, базирующуюся на партиях «ad hoc», партиях одномоментных, создаваемых в определенное время для определенной цели – проведения каких-либо реформ или внесения поправок, после чего партии распускаются, чтобы их члены образовывали новые движения за какое-то дело, таким образом, позволяя начать новую игру и объединить активистов в новые (временные) образования. Тогда в парламенте будут собираться люди, не «заржавевшие» в профессиональной политике. Законодательные сроки будут меньше, или – как это было в начале истории Бельгии или Соединенном Королевстве Нидерландов с 1815 по 1830 гг. – треть депутатского корпуса меняется каждую треть законодательного срока, что ускорит циркуляцию политических кадров и удалит (с помощью избирательных урн) некомпетентные кадры. Сегодня такой циркуляции не существует; поэтому и демократия сегодняшняя намного хуже той, средневековой. Вся задача в том, чтобы не допустить политической карьеры отдельного человека, который, в конце концов, полностью утрачивает представление о реальной общественной жизни.

Вебер и Мингетти: сохранение разделения на три ветви власти

Макс Вебер также сделал несколько относящихся к делу замечаний: он заметил, что социалистическая и христианско-демократическая партии (политический Центр в Германии) ставит на ключевые посты некомпетентных людей, которые, в с вою очередь, принимают свои решения вопреки всякому здравому смыслу, движимые этикой убеждения вместо ответственности, и требуют разделения на «слуг народа» политических и гражданских согласно простым процентным соотношениям голосов – без всякого доказательства их реальной компетенции в предстоящем виде деятельности. Либеральный итальянский министр XIX века Мингетти очень быстро понял, что такая система вскоре уничтожит само разделение на три ветви власти, т.к. партии и их сторонники, вооруженные этикой договора, источником всякой демагогии, захотели контролировать и управлять правосудием, и уничтожили всякое сравнение между законодательной и исполнительной властями. Демократическое равновесие между всеми тремя властями – изначально разделенных на три четко разграниченные секторы для гарантии свободы человека (Монтескье) – больше не может ни работать, ни существовать в ситуации истерии и демагогии. Здесь мы сегодня и находимся.

Таким образом, «Европейские Синергии» не критикуют само парламентское устройство, а выражают свое неприятие любых его нарушений, любых частных вмешательств в процесс набора политического и чиновного аппарата (партии как частные сообщества и сегодня, и в воспоминаниях Остроговского), к любого рода непотизму (устройство членов семьи политического деятеля или государственного чиновника на политическую или административную должность) и т.д. Только проверка полностью независимого судьи должна давать допуск к должности. Все остальные пути назначения следует считать прямым преступлением.

Мы также считаем парламент не простым набором палат представителей, где сидят члены политических партий (то есть, частных объединений, требующих послушания и запрещающих всякую инициативу отдельного депутата). На самом деле, далеко не каждый гражданин является членом политической партии, у подавляющего их большинства вообще нет хоть какого-нибудь членского билета. Как следствие, политические парии представляют не более 6-8% населения, но зато занимают 100% мест в парламенте! Чрезмерный вес партий нужно уравновесить представительством профессиональных союзов и ассоциаций, как это было предусмотрено в планах де Голля и его команды – то, что они называли «Сенат профессий и регионов».

Конституционный орган, которому отдавал предпочтение профессор Бернард Вильмс (1931-1991), состоял из трех палат (Парламент, Сенат и Экономическая палата). Половину Парламента надо выбирать из партийных кандидатов, причем лично, а не по партийным спискам, а вторую половину – из представителей профессиональных и корпоративных советов. Сенат будет, по сути, орган представительства регионов (как германский или австрийский бундесраты). Экономическая палата, схожим образом построенная на региональном представительстве, будет представлять общественные институты, в том числе и союзы.

Проблема в том, чтобы создать демократию, основывающуюся на «реальных структурах» (corps concrets) общества, а не только на частных ассоциациях идеологической или произвольной природы, как партии. Идея близка к определению «реальных структур» Карла Шмитта. Однако каждое политическое объединение основывается на культурном наследии, которое следует учитывать, согласно анализу Эрнста Рудольфа Хубера, ученика Карла Шмитта. Для Хубера устойчивое Государство это всегда Культурное Государство (Kulturstaat), а государственный аппарат обязан сохранять эту культуру, выражение этичности (Sittlichkeit), превосходящее пределы обычной этики через включение широкого спектра материальных результатов художественной, культурной, структурной, сельскохозяйственной и промышленной деятельности, о плодоносности которой надо постоянно заботиться. Более широкое представительство народа, не ограничивающееся 8-10 процентами членов каких-либо партий, позволяет на самом деле улучшить гарантию этой плодородности и распространить ее на весь социум, весь народ. Защита «реальных структур» предполагает триаду «общность, солидарность, взаимопомощь» – консервативный ответ XVIII века на проект Бодена (Bodin), направленный на уничтожение «посреднических слоев» общества, оставляя тем самым лишь индивида-гражданина наедине с государством Левиафана. Идеи Бодена были реализованы Французской Революцией и ее призраком геометрического общества – и началась реализация с уничтожения профессиональных союзов по закону Ле Шапелье (Le Chapelier) 1791 года. Сегодня обновленная триада «общность, солидарность, взаимопомощь» подразумевает максимальное представительство профсоюзов в выборных народных органах и ограничение абсолютной власти партий и функционеров. В том же самом ключе предлагает вести работу кельнский профессор Эрвин Шойх (Erwin Scheuch) – он выдвинул ряд предложений по освобождению парламентской демократии от всех заблуждений и коррупции, которая ее душит.