ГЕНДРИК ДЕ МАН: ЕВРОПЕЙСКИЙ НОНКОНФОРМИСТ В ПОИСКАХ ТРЕТЬЕГО ПУТИ

Часть 1 (начало).

От переводчика: тема данного очерка – жизнь и эволюция взглядов известного бельгийского социалиста первой половины прошлого века Гендрика де Мана, сумевшего выйти за пределы вялого социал-демократического марксизма и встать на национальные позиции. Автором очерка является соотечественник де Мана, публицист, переводчик и общественный деятель, генеральный секретарь организации «Новых правых» «Европейская Синергия» Роберт Стойкерс.  

Когда 20 июня 1953 года в Швейцарии в результате несчастного случая погиб Гендрик де Ман, от нас ушел один из интереснейших деятелей европейского социалистического движения, прошедший огромный путь от радикального марксизма до «консервативной революции», всю свою жизнь плывя против течения. «Против течения» - так звучит немецкое название его автобиографии. Сегодня в Германии де Ман известен лишь немногим, хотя некоторые из его работ были написаны и опубликованы на немецком. Гендрик де Ман родился в Антверпене 17 ноября 1885 года и в 16 лет стал социалистом. Ничто не подталкивало его к этому выбору. Его отец хотел, чтобы он стал офицером. Его мать происходила из совершенно нонконформистской семьи, буржуазной и богатой, но с тягой к литературе. Члены этой семьи были такими, каких во Фландрии называют «vlaamsgezind», они без всякого стеснения поддерживали отношения с говорившими по-фламандски рабочими и крестьянами и предпочитали их общество обычно обществу людей, принадлежавших к их собственному классу и придерживавшихся французской культуры. Это вечная проблема Бельгии, красной нитью проходящая через ее политическую историю начиная с 1830 года, когда это королевство стало независимым с двойного одобрения английской и французской дипломатии и против воли Священного Союза, созданного в 1815 году. По бельгийским политическим масштабам де Ман представлял собой разновидность авангардиста: буржуазный социалист с двойным культурным багажом: германским и романским, человек, который одинаково хорошо чувствовал себя на территории обеих областей, на которые делилась его родина, и несмотря на это способный мыслить универсальными категориями. Следствием воспитания, через которое он прошел, было то, что он не знал темноты школьных коридоров. Де Ман был упрямым молодым человеком, наполненным бунтарским духом, но бескорыстным, и он внимательно следил за великими конфликтами начинающегося столетия: делом Дрейфуса во Франции, войной с бурами в Южной Африке. В 17 лет он выступил с речью на собрании бастующих докеров. 

Он стал членом «Социалистише Йонг Вахт», организации молодых социалистов Антверпена и этим разрушил мечты отца увидеть своего сына офицером. Бельгийский патриотизм вообще не интересовал молодого де Мана: члены его семьи говорили на четырех языках и читали немецкие, французские, голландские и английские газеты и журналы. Этот европейский кругозор выходил за узкие рамки только лишь одной новой нации, чья элита следовала парижским модам. Кроме того, его дед по материнской линии, как и многие жители Антверпена, присягал только знамени Объединенного Королевства Нидерландов (1815-1830) и всегда без колебаний критиковал бельгийское государство, которое он рассматривал в качестве «франко-клерикального» предприятия, не имеющего никакой связи с теми, которые, как и он сам, считали себя наследниками гезов, т.е. фламандских, валлонских и голландских дворян и горожан, которые в 16 веке, подняв восстание против испанского короля, последовали за Вильгельмом Оранским и выступили основателями современного нидерландского государства. Такие взгляды не соответствовали тем, которых ожидали от офицера: быть защитником установившегося порядка, быть исключительно франкофилом и франкофоном, быть преимущественно католиком и ультрамонтаном. Призвание молодого де Мана уже было определено: он становится интеллектуалом и пытается поступить учиться в Брюссельский университет, в стенах которого доминировал радикальный антиклерикализм, на грани фанатизма. Ничто не ново под Солнцем: в Бельгии следует быть конформистом, т.е. либералом (или социалистом), настроенным антиклерикально, либо католиком и «правым». Вне этих идеологических систем больше ничего нет. Де Ман проваливался на всех экзаменах. Бельгийский конформизм не признал его гения. В 1905 году, напротив, в немецкой университетской среде он считается примерным и особенно способным студентом. Нет пророка в своем отечестве. Конечно, социализм студента де Мана носит героический и наивный характер, де Ман ведет аскетический образ жизни, он пытается познакомить рабочих с Гегелем и Дарвином, одновременно его юношеский идеализм не признает мошенничества демагогов своей собственной партии. С ним расстались после того, как он выступил против курса председателя Социалистической партии д-ра Тервагне, то есть против союза социалистов и либералов. Против того, что он считал противоестественным - союза между нищенствующими пролетариями и обеспеченными буржуа. За этим кажущимся противоречивым альянсом скрывался конфликт мировоззрений: кадры либералов и социалистов принадлежали к франкмасонству и хотели совместно бороться против клерикальной партии. Избиратели должны были оплатить стоимость этого философского спора. Ситуация, при которой страна и ее регионы были раздираемы школьной войной между католиками и свободомыслящими, продолжалась в Бельгии вплоть до 1958 года. Де Ман вел деятельную жизнь социалистического активиста. После беспорядков у российского консульства в 1905 году он был отчислен из Гентского университета и решил эмигрировать в Германию. Одновременно он принимает участие в конгрессе социалистов в Йене и становится журналистом «Лейпцигер Фольксцайтунг», в которой сотрудничали Роза Люксембург, Карл Каутский и Лев Троцкий. В 1907 году он переезжает в Лондон, чтобы вести здесь борьбу в составе социалистических объединений, узнать, в чем заключается глубоко лежащая мотивация британских рабочих, являющихся сторонниками социализма. Регулярно он отсылает сообщения в редакцию «Ляйпцигер Фольксцайтунг». 

Этот опыт сделал из него впоследствии еретика: де Ман обнаружил различия между национальными рабочими движениями. Эти различия, как он пишет, могут быть объяснены при помощи марксистской диалектики, но их существование нельзя отвергать. В 1910 году по воле лидера социалистов Вандервельде он возвратился в Бельгию. Последний включает его в состав комиссии по делам профсоюзов. Одновременно де Ман организует поездки в Германию и завоевывает репутацию пангерманиста – «всенемца» (Alldeutscher). Эта репутация пангерманиста послужила тому, что одновременно он получает известность как марксистский доктринер. Бельгийское социалистическое движение этого времени имело связи со всеми другими социалистическими движениями, будь ли то немецкое, русское, французское, английское. Вместе со своим валлонским товарищем Луи де Брукером де Ман основывает марксистскую фракцию в партии. Печатным органом молодых марксистов стала газета «Klassenstrijd» («Классовая борьба»). Но это философский выбор, явившийся следствием его пребывания в Германии, не ослепил его: внутренние противоречия бельгийского государства нельзя было разрешить полностью при помощи марксистских методов. И это был уже второй шаг к впадению в ересь. В июле 1914 года Социалистический интернационал, верный своим пацифистским принципам, хотел предотвратить войну. После убийства лидера французских социалистов Жана Жореса де Ман, секретарь второго интернационала Камиль Хойсман и председатель СДПГ Герман Мюллер отправились в Париж, чтобы предпринять последнюю попытку организовать и координировать мирное наступление социалистов на всех фронтах. 

Но напрасно: Франция и Германия проводили мобилизацию. Де Ман и Мюллер даже были арестованы французскими жандармами. Так как они говорили по-немецки, они были «des espions boches», немецкими шпионами. Затем, однако, события пошли своим чередом: де Ман возвратился в Брюссель, а Мюллер в Германию. Интернационал был мертв. Так жизнь посмеялась над идеализмом Гендрика де Мана. Но разве эти события не подтвердили то впечатление, которое было им получено во время поездки в Англию? Гендрик де Ман был призван в бельгийскую армию. Так как он умел читать и писать, он стал офицером. Де Ман читал книги по военному делу и пришел к выводу, что есть возможность более успешно вести боевые действия, если не следовать старым догмам. Профессиональные военные придерживались другого мнения, просто потому что у них был страх перед фантазией, так как они были не способны предвидеть ситуации, которые не были предусмотрены в уставах и так как они не были терпимы к новому мнению. Дополнительный практический опыт, который внес в это свой вклад, позволил Гендрику де Ману сформировать критическую теорию функций. Его артиллерийская батарея была образцово организована: его солдаты не только воевали, но и еще и учились читать и писать, сами получали знания из библиотеки, которую создал их лейтенант, и играли на различных музыкальных инструментах. В марте 1917 года министр-католик де Броквиль направил Вандервельде и де Мана в Петроград, чтобы те представили доклад о событиях русской революции. Их путешествие началось со Швеции, где она встретили Троцкого, который выразил глубокое презрение к «социалбуржуа» Вандервельде. Де Ман считал Троцкого лживым: он думал, что тот никто иной, как демагог, позёр и писака. Он не узнал в нем будущего организатора Красной армии. Вандервельде полагал, что Ленин является стерильным фанатиком одной идеи, одержимым эгалитаризмом, из-за своего своенравия вызывающим раскол за расколом. Де Ман впоследствии признал, что заблуждался: о Ленине нельзя было судить по критериям западной парламентской демократии, но только по критериям России, Востока. Симпатии обоих бельгийских социалистов были, без сомнения, на стороне правительства Керенского. Именно их чисто гуманистический культурный багаж внушил им отвращение к сторонникам Ленина с их брутальной волей к власти. После путешествия в Россию де Ман был направлен в Соединенные Штаты. Военная пропаганда достигла здесь наивысшей точки. Де Ман познакомился здесь с силой общественного мнения, ролью лживых кампаний в прессе, тупостью массовой истерии. Де Мана обвиняли почти в симпатиях к немцам, когда он, озадаченный, очень уклончиво ответил на идиотский, но типично американский вопрос: это правда, что целые поезда с бельгийскими детьми отправляются в определенные немецкие города, где им там отрубают руки и ноги? Перед группой академиков он выступил с объективным рассказом о Германии, о ее культуре и музыке. После этой конференции де Ман был задержан по обвинению в шпионаже! На корабле, который доставил его в Европу, он с радостью услышал о подписании перемирия. В августе 1919 года де Ман отплыл в Ньюфаундленд. Там он был руководителем предприятия. В отдаленной бухте он встретил одного иезуита, который играл там роль абсолютного теократического правителя для своей паствы, состоящей из нескольких сотен охотников. Иезуит встретил марксистского философа с распростертыми объятиями: тот был первым, с кем после долгих лет он мог бы подискутировать о томистской философии. В плане социальной психологии опыт, полученный де Маном в Канаде, был крайне важным для развития его мировоззрения. Охотники ирландского происхождения были культурно недоразвитыми белыми людьми, которых де Ман когда-либо ранее видел. Индейцы, их соседи, были намного более культурными, так как их общины, хотя и обращенные в другую веру, были укоренены в их изначальной традиции. Эта традиция давала им опору. Ирландцы же были оторваны от своих корней и вернулись в по-настоящему первобытное состояние. Потеря естественных органических связей ставило их на более низкий уровень, чем уровень индейцев, которые никогда не выступали в соприкосновение с результатами стихийной промышленной революции. Это кажется нам сегодня естественным в условиях, когда этнология прошла огромный путь развития, но для Мана, выросшего в атмосфере культа прогресса, эта перспектива была совсем не очевидна. Несколько месяцев спустя де Ман поселился с воббли, сезонными рабочими, не имеющими образования, на Аляске, чтобы познакомиться с их жизненными условиями, как их описал норвежский писатель Кнут Гамсун. Воббли на Аляске были большей частью скандинавами. Однако де Ман в отличие от Гамсуна не познал ужасы голода. После того как в Соединенных Штатах он получил репутацию опасного коммуниста, он возвратился в Бельгию. Его дебютом стало опубликование серии из 18 статей, посвященных Германии. Он писал: «Как и многие социалисты изо всех стран, я благодарен Германии за самые ценные элементы моего духовного образования. Я не могу представить себе экономически и культурно жизнеспособной Европы с Германией, которая была бы обречена на то, чтобы оставаться вечно бедной, презираемой и униженной». 

Однако страдания, вызванные войной, все еще не окончились. Немецкие оккупационные власти приказывали отправлять все больше валлонских рабочих на фабрики Рурской области. Де Ман хотел пригласить социал-демократа Иоганна Зассенбаха, чтобы он сделал доклад о борьбе СДПГ против этой политики депортаций. Патриотически настроенные рабочие хотели воспрепятствовать выступлению Зассенбаха, но сотни металлургов из Ля Лувьер и Генненгау прогнали их и разорвали бельгийский триколор. Зассенбах смог выступить, но это его выступление вызвало правительственный кризис. В марте 1922 года в одной из своих речей в Кельне де Ман выступил против репараций и против угрозы оккупации Рура. Вандервельде дал ему на это право, но он хотел скорее осторожно подготовить бельгийских манипуляторов общественным мнением к этому пацифистскому выбору. Де Ман принял и понял упрек, который сделал ему Вандервельде, но он предпочел дистанцироваться от партии, ибо как он говорил, социалистическая и пацифистская этика не должна уступать место кровожадному настрою творцов общественного мнения. Одновременно как офицер де Ман подает прошение об увольнении в запас. Этот жест вполне соответствовал требованию духа времени. Де Ман возвратился в Германию и осел в Эльберштадте возле Дармштадта. С 1922 по 1926 год он читал лекции в «Академии труда» во Франкфурте-на-Майне. Там он занимался и теоретической работой. Впечатляющее число его работ привело к тому, что многие его товарищи стали его считать величайшим теоретиком социализма после Маркса. Осенью 1929 года он получил должность профессора социальной психологии в университете Франкфурта. Эта область науки находилась еще в процессе становления. Не было накоплено еще исследовательского материала, который бы предоставлял де Ману возможность придавать его лекциям такой вид, какой он хотел. Де Ман внимательно наблюдал за выпусками «Kultulturbouillon» и «Ideenwerkstatt Frankfurt». Он упрекал философов франкфуртской школы в «неуравновешенности, анализе, лишенном ориентации». Особенно верно он замечал: «Конечно, имелись особенно среди философов, экономистов и социологов светлые головы, но в целом все это производило впечатление пандоминизма, сумасшедшего беспорядка и могучего умственного механизма, работавшего в холостую… А эта атмосфера была мне совсем не по вкусу, и я чувствовал там себя в последний день почти таким же чужим, как и в первый». На чисто политическом уровне де Ман считал, что социал-демократия не способна эффективно бороться с надвигающейся угрозой национал-социализма. Он выступил в качестве организатора робких мероприятий: успешно организовал фестиваль, в котором приняло участие две тысячи участников и восемнадцать тысяч зрителей. Как писал де Ман, с фашизмом борются не антифашистскими речами, но тем, что он называл «больше социализма» (mehr Sozialismus); эти социал-демократические фестивали должны были составить конкуренцию празднествам, устраиваемыми национал-социалистами. 

В это время у де Мана проявились первые следы влияния консервативно-революционного кружка «Тат». Ганса Церера. В апреле 1933 года на его квартире во Франкфурте произойдет одна из последних встреч лидеров «Имперского флага», организации, чьи заслуги он превозносил в своих текстах. Напрасно. Массы за ней не последовали. Социал-демократия утратила для них привлекательную силу. Де Ман покинул рейх. Его книги публично сжигались, однако в мае 1933 года его пригласили снова читать свои лекции! Он отказался и 1 сентября его окончательно уволили. В будущем он станет читать лекции в университете, в котором он некогда получал плохие оценки. Социалистическое движение в Бельгии было таким же потрепанным, как и немецкая СДПГ, но у него не было опасного противника: в Бельгии не было национал-социалистов. В 1932 году прошли неорганизованные, спонтанно вспыхнувшие забастовки сорелевского, т.н. люксембургского типа. Социалистические «Maison du Peuple» («Народные дома») были заняты бастующими. «Internationale Socialistische Anti-Dorlogsliga» направила своих активистов с нарукавными повязками, на которых было изображено три стрелы, маршировать и штурмовать редакции реакционных газет. Среди них был молодой адвокат Пауль-Хенри Шпак. Несмотря на это выступление молодежи, старые кадры партии не поддержали экстремистских требований и не понимали того, что немецкая социал-демократия погибла потому, что она не поняла знаков времени. Бельгийская социалистическая партия погибла таким же образом из-за своих внутренних противоречий. На страницах ее официального органа «Le people» (недавно закрывшейся из-за недостатка читателей) некий Jexas, сомнительного греческого происхождения, проповедовал «священную войну» против «немецкого и итальянского фашизма», в то время как партия, верная своей пацифистской традиции, отказала в расходах на армию. Чтобы распутать этот клубок, Вандервельде дал задание де Ману создать учебную группу. Ей был разработан знаменитый «план работы» или «de Man-Plan». Этот план нашел международный отзвук. Он стал краеугольным камнем того, что назвали идеологией плана (die planistische Ideologie). Но что такое «план»? Для де Мана и его друзей это была стратегия противодействия экономическому кризису и его ужасным последствиям, которые он в Бельгии вызвал в 1929-1934 гг., путем объединения всех здоровых сил нации. В действительности де Ман хотел создать новую партию, которая бы поставила своей целью спасение нации, не обращая внимания на забытые политические группы и вопреки интересам парламентских партий. Де Ман был между тем достаточно интеллигентным и реалистичным мыслящим, чтобы признавать, что создание в Бельгии партии «государственной воли» практически невозможно себе представить. Так как существовала уже Партия бельгийских рабочих», (POB/BWP) она также могла послужить ему хорошим трамплином. К тому же де Ман посвятил свою жизнь делу социализма. Но функционеры следовали за ним с ворчанием, твердолобые ортодоксальные марксисты, как его товарищ по борьбе Луи де Брукер, окончательно отвернулись от него. Де Ман хотел, чтобы рабочие, представители среднего класса (включая мелких предпринимателей) и крестьяне, которых кризис особенно коснулся, сотрудничали в рамках объединенного фронта против «безродного космополитического капитала». Молодые лидеры социалистических профсоюзов симпатизировали этой цели. Именно восторг молодых кадров партии вынудил противников плана принять его во внимание. Во фламандской части страны Герман Фосс, антиклерикально настроенный фламандский националист, освободившись от сомнений о его политическом происхождении, помог де Ману осознать значение национального фактора. Это дополнительно добавило плану динамики. Де Ман стал пользоваться авторитетом у масс. «Ты наш спаситель», - кричали ему жены рабочих и протягивали ему своих детей. Это, само собой, разумеется, вызвало сильную зависть со стороны высокомерных адвокатов и бессердечных партийных функционеров, которые до сих пор руководили партией. План также представлял собой синтез всех философских и политических идей де Мана. После того как мы обозрели жизненный путь лидера бельгийских социалистов, давайте во второй части статьи обратимся к значению его теорий для понимания развития политической мысли первой половины нашего столетия. В следующем разделе мы обсудим международное значение идей де Мана. В своей работе «Ni gauche ni droite. L?ideologie fasciste en France» (1983) французско-израильский писатель Зеев Штернхель изображает де Мана главным двигателем процесса фашизации общества и социалистического движения. Мы не принимаем этого смелого заявления, нацеленного на то, чтобы поставить де Мана в рамки антагонизма фашизм-антифашизм, так как он в эти рамки не укладывается. Конечно, большая часть используемых Штернхелем фактов зачастую верна, но также между ними разрывается связь, они сопоставляются в манере внушения и соединяются таким образом, что читателю предлагается образ пронизывающего все европейское общество фашизма. Чтобы аргументировать эту критику, достаточно просто констатировать, что Штернхель не использует ни одного источника на голландском языке. Эволюция взглядов де Мана проходит мимо него, так как в 1940 году часть членов социалистической партии бросилась сотрудничать с немецкими национал-социалистами, ссылаясь на идеи своего бывшего лидера. Сам де Ман соблюдал дистанцию, после того как он поддержал это направление. Те же, которые продолжили сотрудничать с немцами, расстались с ним без скандалов и отлучения от церкви, заявляя об этом в различных статьях и книгах, изданных на голландском языке. Штернхель объявляет преступной (к счастью, не прибегая к мессианской терминологии) в большей или меньшей степени всякую мысль, которая находится вне двух или трех строго ограниченных областей: деполитизированного позитивизма (собственно говоря, каутскианства), либерализма, туманного идеализма и неопределенного реформистского марксизма, закостенелого в своей избыточной ортодоксии. Согласно Штернхелю, де Ман ведет к оправданию гитлеризма. Нет ничего более лживого, и мы попробуем обосновать это. Де Ман хотел выйти за пределы позитивизма, присущего марксизму и теоретикам немецкой социал-демократии. На этом пути де Ман по-новому излагал социалистическую теорию, используя методы социальной психологии. Он исходил не из анализа внешних обстоятельств, в которых оказываются люди, но из т.н. «Doktrin der Mobilen», т.е. проблемы мотивации. Опыт партийного активиста, лейтенанта артиллерии, спутника воббли и ирландско-канадских охотников сыграл в этой переориентации решающую роль. Образно говоря, серости теории он противопоставил свежесть жизни. Но эту свежесть тяжело теоретически очертить: при переводе элементарных фактов жизни на понятный язык употребляется часто (и к несчастью) очень запутанный язык. Достаточно примера Хайдеггера. Труды де Мана носят иногда невыносимый компилятивный характер академической литературы. Де Ман видел необходимость обсуждать «живущий социализм», а не «умершего Маркса». По его мнению, социализм должен избежать окостенения благодаря синтезу с новейшими идеями, а именно динамизмом социалистических революционеров: Сореля, Лабриолы, Лагарделле, Роберта Михельса («железный закон элит»). Большое влияние на творчество де Мана оказали работы современных ученых занимающихся изучением социальной психологии (Вундт, Фрейд). Кайзерлинг, Бергсон и Алан равным образом оказали влияние на его критическую позицию по отношению к марксизму. Критику де Мана можно свести к двум существенным пунктам: сначала критика марксистского детерминизма и затем открытие ценностей, вызывающих возникновение индивидуальных реакций. Эти ценности были открыты психологией. Начиная с 1921 года на своих учебных курсах для активистов бельгийского социалистического движения де Ман обращал внимание на банкротство идеологических систем, как либеральной, так и марксистской, которые предполагают существование «рационального» индивидуума, руководящего экономическим планированием, тщательно обдуманным исследованием благосостояния и увеличением прибыли. Для де Мана же реальный человек скорее «иррационально» мотивируем. Классы это случайные объединения, а не естественные сообщества, возникающие в силу необходимости. Принадлежать к какому либо классу вовсе не означает автоматически иметь ту же самую психологию, то же самое поведение и родственные связи. Де Ман совершенно четко отделяет психологию от социологии, что для его времени было нечто новым. Эти идеи де Мана были изложены в его написанном по-немецки труде «К психологии социализма» (1926). 

Эта работа начинается с иложения «теории мотивации» («Theorie der Mobilen») как основной проблемы социализма. По де Ману рабочий класс стремится, что важно, к тому, чтобы увидеть, что его ценность признали. В противоположность Каутскому де Ман положительно воспринимает то, что это желание видеть свою ценность признанной предшествует формированию сознания экономических предпосылок пролетаризации. Каутский говорит совершенно противоположное. По мнению де Мана, именно рационалистическое суеверие является основной предпосылкой краха социал-демократического марксизма. Это суеверие особенно распространено в центральных органах партий, состоящих из интеллектуалов и юристов. Де Ман из этого сделал вывод, что сила партийной организации часто выступает в роли главного препятствия для достижения его цели. «К психологии социализма», следовательно, является поведением итога истории бюрократических искажений, вульгарного марксизма, марксистского рационализма и гедонизма. Де Ман пишет опять-таки в «К психологии социализма», что весь марксизм по обстановке на 1926 год является вульгарным марксизмом, за исключением того, который ограничивается биографическими исследованиями и критикой текстов. Это все еще было актуально и де Ман добавляет, что эти академические задачи не имели влияния на реальную жизнь. Излагать вульгарный марксизм при помощи цитат является бесполезным занятием. Маркс, который живет в вере масс, не может быть побежден Марксом, который стоит на полках библиотек. Теперь де Ман полагает, что марксизм необходимо уничтожить, как вульгарный (так как он ложный), так и «чистый» (так как в нем нет больше жизни). В его аргументации можно найти имена Шпенглера, Зомбарта, Прудона. Крах немецкой социал-демократии, по мнению де Мана, берет начало со времен войны и русской революции. До этих событий теоретики немецкой социал-демократии думали, что они обладают полным знанием в деле интерпретации и толкования идей своих учителей Маркса и Энгельса, Бебеля и Каутского. С тех пор в Германии не осталось даже горсточки защитников чистого немецкого марксизма, в то время как в России добился успеха коммунизм, предполагавший безусловное господство вульгарного марксизма. Русская революция, кажется, вынудила немецких марксистов изменить свои планы. Возможно, потому что Германия не была более единственным плацдармом социалистического движения? Англосаксонский мир стал центром тяжести мировой экономики. Его интеллектуальные традиции были чужды марксизму, произошедшему из гегельянства. Одна Германия, центр социалистической идеи, была тем, о чем мечтали социал-демократы, и это было более немыслимо… Констатация этого факта должна была вызвать определенную усталость, и это объясняет пассивность социалистических активистов во время захвата власти Гитлером. Возможно де Ман, если бы он был еще жив, одобрил тезисы Себастьяна Хаффнера, который утверждает, что спартаковское революционное движение 1918-1919 гг. имело национальное измерение: превратить Германию в страну-поборника чистого марксизма в мире, в котором такая чистота была, кажется, немыслима. Никиш, впрочем, также думал об этой возможности. Хаффнер, Никиш, де Ман, Сорель: четыре автора, которых следует читать параллельно, чтобы избежать неверной интерпретации истории политической мысли первых четырех десятилетий прошлого столетия. Надеюсь, что подобное четырехчастное чтение однажды станет темой чьей-либо докторской диссертации. Штернхель говорит о героической природе плана де Мана. Выражение, без сомнения, немного слишком сильное, но несмотря на это план носит волюнтаристский характер. Социал-демократия старого типа, как немецкая, так и бельгийская, не могли не справиться с кризисом, не воспрепятствовать установлению режимов фашистского или нацистского типа. Реформизм для де Мана был ничем иным, как оппортунизмом. Он отмечает процесс обуржиазивания культуры. В записях де Мана нет упоминаний, что он читал «Труженика» Эрнеста Юнгера. Хотя прошлое обоих было слишком различно, в 1932-33 гг. между ними был некий вид согласия. Юнгер был больше теоретиком и эстетом, а де Ман оставался практиком. Без сомнения ему ближе Сорель. Этот план происходил из желания перевести в политическую реальность социализм по ту сторону марксизма, таким образом, и не систематический и не стерильно «антимарксистский», такой марксизм который был бы свободен от всего идеологического шлака, которым его засорили толкователи Маркса и Энгельса. 

(Продолжение следует) Роберт Стойкерс. 
Пер. с немецкого Игнатьева Андрея